***
Быстро перекусив, я выбрасываю бумажки в пустую, заброшенную коробку для мусора и замечаю лежащую на диване кофту Гвендолин. Она грязная, мокрая и очень тяжелая. Я ощущаю это, когда беру ее в руки. Захватив из гостевой комнаты чистую футболку, я направляюсь в ванную. М-да уж. Когда-то и я был таким, как эта девочка. Возвращался домой весь грязный, в мокрых тряпках, если погода была ненастная, или же в изорванной одежде. С ее братом не соскучишься. А друзья у нас были еще теми сорванцами, как их называл мой отец. Но для меня они были первыми и настоящими друзьями. Хотя, чувство преданности обделило многих. Они оказались подлыми лгунами, беспокоящимися лишь за свою шкуру. Но все это неважно. Я захожу в ванную комнату, чтобы бросить грязную шмотку в сушилку, потому что за несколько часов, что остались от полноценной ночи, она не высохнет самостоятельно.
― Пошел прочь! ― визжит Гвендолин, шустро присев, тем самым, спрятав свое бледное, обнаженное тельце за стенкой ванны.
Я лишь ухмыляюсь, кладя чистую футболку на тумбу, а затем прохожу к аппарату и проверяю температуру, что поставила Гвендолин. Удивительно, а я-то думал, что она испортит мне сушилку. И только сейчас до меня дошло, что следовало бы предложить ей помочь положить вещи в аппарат и правильно настроить его. Но к счастью, все обошлось. Температура в норме, вещи благополучно начали сушиться. И прямо сейчас я добавил в их компанию еще одного друга ― грязно-голубую кофту Гвендолин. Боковым зрением я наблюдаю, как девочка смущенно выглядывает из ванной, не вставая в полный рост. Удивительно, ведь ей совсем нечего стесняться, как я считаю. Куском мяса обладают все люди, и я не думаю, что этого нужно стыдиться, а тем более такой крохе, как Гвендолин.
― Не стоит стесняться, ― поворачиваюсь к ней, закрыв прозрачную дверцу сушилки, ― все равно еще похвастаться нечем.
― Выйди! ― снова верещит она, и я с улыбкой на лице покидаю ванную.
Время протекает незаметно, когда ты в плену тяжких воспоминаний. Но лекарства, находящиеся передо мной в шкатулке, позволяют мне отвлечься и приступить к промыванию своих ран. Сегодня была одна из самых худших игр в моей жизни, хотя закончилась она победой. Но худшей она стала не потому, что я ушел раньше, убедившись в неизбежной победе, а потому, что победителем стал не я. Или проигравшим. Неважно, кем стал бы я, важно, что я довел бы дело до конца. Но, что сделано, то сделано. Время вспять не повернешь, ибо это было бы бессмысленно. Взгляните на бегущие часовые стрелки. Они движутся лишь вперед, потому что прошлое не так уж и важно.
Незаметно Гвен выходит из ванной, снова хлопнув дверью. Я роняю на нее суровый взгляд в знак того, чтобы она осознала свою вину. Уже второй раз она хлопает дорогой дверью посередь ночи. Мои соседи не привыкли слышать шум в моей квартире во время моего проживания, а уж в последние годы моего отсутствия ― тем более. Она садится рядом и задирает свою ногу. Я, домазывая свою ссадину, вопросительно смотрю на нее. Она смотрит на свое разодранное колено, а затем на меня. Несколько секунд между нами царит тишина, но вскоре ее нарушает Гвендолин.
― У меня рана, ее нужно обработать.
Внимательно присмотревшись, я чувствую на своем лице улыбку. И это она называет раной? Пара царапин, черт возьми. Я видел и хуже, куда серьезней травмы, нежели ее царапинки, из-за которых она прожужжала мне всю дорогу уши. «Мое колено, мое колено чертовски болит!» ― верещала малявка. Болит? Да неужели? Будь у меня такое счастье, как на ее колене, то думаю, я бы и не обратил внимания. Ох уж эти дети.
― Хорошо, ― тяжело вздохнув, вручаю ей перекись и ватный диск. ― Сама обрабатывай.
― Ну и ладно, ― она выхватывает пузырек с диском и начинает обрабатывать свое колено, немного морщась, попискивая и играя бровями. Симулянтка хренова.
― Только не пей эту жидкость, ― ухмыляюсь я. ― Но если все же выпьешь и захочешь закусить это дело, то можешь достать из третьего ящичка слева пакет военной пищи, ― произношу я, поднимаясь с дивана и потягиваясь. ― За собой приберешь, это обязательно. Ляжешь спать на коврике, возле двери. Это на случай, если к нам наведаются воры.
― Я тебе не сторожевая псина, ― пытается язвить она.
― Действительно, ― задумываюсь я. ― Еще не доросла до сторожевой собаки. Так что не думаю, что от тебя будет польза. Поэтому ложись в гостевой, разрешаю.
С этими словами я удаляюсь из гостиной и прохожу в свою старую спальню. В ней все по-прежнему: на столе лежит стопка книг, пыльный компьютер и несколько торчащих ручек из кожаного пенала, который подарила мне мать на первый день в школе. Он прошел весьма успешно. На первом уроке в виде классного часа задавали вопросы на смекалку, на которые я отвечал самый первый и всегда в точку. Мои одноклассники отнеслись к этому по-разному: кто-то со здоровой завистью, а кто-то с больной. Некоторые просто уважительно, не подавая никаких эмоций. Но для меня это было неважно. Я общался с теми, с кем хотел общаться. И с теми, с кем было выгодно общаться. Вел себя так, как хотел. И ничто мне не мешало. И никто.
========== VII. Eric ==========
Комнатный свет заставляет меня открыть глаза. Дремота настигла меня слишком рано, чем я того мог ожидать. В мои планы входило лишь поваляться на неразобранной кровати, поразмышлять над случившимся и составить план на завтрашний день, а вернее, уже сегодняшний. Рабочий день никто не отменял, увы. Все должно пройти продуктивно, как всегда. Но я не смогу уследить за всеми мелочами, что подвернутся мне. А все потому, что сейчас настоящий сон не может распахнуть мне свои объятия, как бы сильно я того ни хотел. Наверное, Гвендолин уже давно спит. Она устала, так что вряд ли бессонница атаковала и ее.
Рядом с моей кроватью располагается огромное зеркало, перед которым прошло все мое детство. Наверное, было бы круто, если зеркало это было бы не просто зеркалом, а некой машиной для запоминания прошлого. Быть может, сейчас бы я лежал на кровати, скрестив руки за головой, и наблюдал бы за событиями, случившимися со мной в те годы. Мои частые ночевки дома оказали положительное влияние, но прекрасны они были лишь по одной простой причине: в месяцы моего пребывания дома, я практически каждый день находился рядом с Гвендолин ― частью меня, дарованной Вселенной. И я не стал бы рассматривать все события, произошедшие со мной в этой комнате, а перемотал бы до самого появления Гвендолин на этот свет. В тот вечер ее мать уснула в больнице, а ребенка забрал отец, решив, что займется ее здоровьем самостоятельно. В конце концов, он очень хороший врач. Для многих он фаворит. После того, как девочка получила медицинскую профилактику от отца в его лаборатории, ее забрал Льюис и принес ко мне. Писклявую, грязную, сонную и голодную. Принес со словами: «Нужна твоя помощь». Весь вечер я задавался вопросом: «Где же ее родители? Неужели можно бросить свое чадо на воспитание старшему брату?». Но позднее, когда все родительские обязанности перешли на Льюиса, я окончательно убедился в том, что родители любви моей ― никчемные твари, которые заботятся лишь о своей карьере. Но, не все так уж и плохо, как вы себе это представляете. Время от времени, родители забирали девочку к себе и осматривали ее, оценивали состояние, стартовое формирование и делали нужные прививки. Все это утешало мое сознание, но одновременно убивало. Как бы это нагло ни звучало, я мечтал стать для нее и отцом, и матерью. Я хотел, чтобы она была лишь моей и ничьей более. Ее брат, родители, в одну минуту потеряли биологическую и духовную связь с ней, подарив ее мне. Но это лишь самые заветные мечты, которым не суждено сбыться. Хотя, у меня было право менять ей подгузники, ибо брат ее был тот еще простофиля. Мы часто смеялись друг над другом. Он считал, что у меня с рождения талант возиться с детьми, потому порекомендовал на пенсии начать карьеру няньки. Разумеется, его юмору предела не было. Изредка я крал возможности побыть рядом с Гвендолин, подержать ее на руках или поиграть с ней. Эти моменты подворачивались, когда Льюис ночевал у меня. А было это ежедневно. Изредка он бывал дома. Мы часто ночевали вместе в связи с предстоящей контрольной работой или лабораторной, например. А знаете ли вы, господа, что имя это ― Гвендолин, придумал я? В тот торжественный вечер ее рождения (не потому торжественный, что родилась она, а потому, что свой двадцать четвертый день рождения я разделил с ней) не была оформлена ни одна бумажка. Даже имя придумать ее родители поручили брату, а я лишь предлагал свои варианты. Это имя ― Гвендолин, не связано с воспоминаниями. Это имя появилось в моих мыслях еще в самом горячем детстве. Я не знал, что же за знак шлет это необыкновенное мне имя, но позднее мне стало известно: это имя той, что перевернет весь мой мир, той, что заставит меня раз и навсегда запереть в себе чувства к ней. Так оно и случилось. Я накрепко привязан к этой девочке, как бы сильны ни были мои жесточайшие сопротивления.