Катарина уводит взгляд в верхний левый угол — она мысленно представляет перед собой церковный календарь на текущий год, затем — календарь всех городских событий, и в ужасе всплёскивает руками.
— Но господин епископ, ведь троичное воскресенье приходится как раз на разгар месяца Рамадан! А мусульмане каждый год арендуют площадку перед выставочным центром на весь месяц для проведения коллективных вечерних молитв и этих, как их… ифтаров! Уж не планируете ли Вы…
— Не о том думаете, сестра. Каждый — не каждый, а в этом году им придётся подыскать для своего безобразия другое место. И правительство города на нашей стороне.
Решив, что дальше бегать взглядом по помещению, искусно огибая фигуру Лоренца, уже и впрямь неприлично, сестра собирается с духом и поднимает на него глаза. Он снова улыбается во весь рот и, о ужас, он снова ей подмигивает! Да что он вообще о себе возомнил! В конце концев, это неприлично…
Будто читая её мысли, Лоренц сквозь улыбку произносит:
— Своими планами я с Вами поделился, дальнейшие указания Вы получите, когда придёт срок. Ну, а пока… Скажите-ка, сестра, Вы ведь наверняка считаете меня человеком разнузданным — ну признайтесь, многие же считают!
Ей и ответить-то нечего — даже в знаниях самого образованного человека есть пробелы, и вот он, её пробел: она просто не знает значения этого слова. Тем временем Лоренц продолжает:
— Прошу, милая, проследуйте за мной.
Он направляется к широкой раздвоенной лестнице, что ведёт на второй этаж резиденции. Сестра следует за ним, дыша ему в спину, подбирая подол одеяния, чтобы не спотыкнуться на гладких мраморных ступенях. Уловив момент, она достаёт из кармана мобильник и быстро забивает в поисковике: “разнузданный — значение”. Поисковик думает с полсекунды и выдаёт: “разнузданный — дошедший до крайних пределов разврата, распутства, произвола”. Не веря своим глазам, сестра чуть даже не роняет мобильный.
— Нет, — почти кричит она вслед шествующему впереди Лоренцу, — нет, господин епископ, я Вас таким не считаю.
— Правда? — он вдруг резко останавливается, отчего сестра, продолжающая идти, по инерции врезается в его костлявую спину прямо носом и почти теряет равновесие. Ещё мгновение, и она бы кубарем полетела вниз, но Лоренц совершает полоборота, умело маневрируя на опасной ступени, подхватывает сестру за оба запястья и рывком тянет на себя, отчего та снова врезается в него носом, на этот раз — в грудину.
— Правда? — повторяет он, не снимая улыбки. — А зря.
Они продолжают восхождение, но на этот раз сестра следует не позади, а рядом — Лоренц продолжает крепко удерживать её запястья, притягивая к себе, практически прижимая её к своему боку. Красная лампочка в сознании Катарины уже не просто горит — она надрывается пожарной сиреной, но выхода нет: преодолев лестницу и пройдя широким тёмным коридором, они оказываются в небольшой, но светлой и чистой комнате, с виду напоминающей гардеробную.
— Пришло время для обновок, — почти ласково шепчет Лоренц, заводя Катарину внутрь.
За собою она слышит хлопок двери и поворот ключа в замке. Пока она в растерянности озирается, Лоренц следует к огромному платяному шкафу в углу комнаты и извлекает оттуда целый ворох ярких цветастых пакетов с названиями именитых брендов. Сестра всматривается в эти пакеты — они сияют новизной и дороговизной.
— Возьмите, милая, — Лоренц картинно склоняется перед ней, сваливая пакеты в кучу у её ног. — Примерьте.
Сам он отходит чуть в сторону, плюхается в объёмное мягкое кресло с новенькой бархатистой обивкой молочного цвета и разваливается в нём. Он — зритель, об этом говорит вся его поза. А она? От чувства беспомощности, от поглотившей её унизительной обиды, Катарина плачет.
— Ну-ну, милая, Вы так чувствительны, и всё же не стóит — я же не на куски резать Вас здесь собрался, — своим голосом епископ обволакивает её, как паук попавшую в сеть мушку. — Я обещал Вам награду за верность и труды? Лоренц своё слово держит!
Привстав, он делает пару шагов, мягко берёт её за руку и тянет за собой. Снова очутившись в кресле, он протягивает руки к лицу стоящей перед ним женщины и утирает её слёзы. Он долго водит ладонями вдоль её тела, разглаживая ткань старенькой рясы.
— Разденьтесь, дорогая, я не собираюсь делать это силой. Лоренц не терпит насилия, — с этими словами он берёт её ладони в свои, подносит их к верхней пуговице рясы — той, что наглухо закрывает шею, и добавляет: — И неповиновения Лоренц тоже не терпит!
— А если… я не хочу? А если я всё расскажу?
Он тихонько смеётся.
— Ну Вы же далеко не дурочка. Кому и что Вы расскажете? Слово епископа против слова молодой монашки с сомнительным прошлым…
Последние слова бьют её током — о чём он? Что ему известно? Лоренц не ждёт уточняющих вопросов — как ни в чём ни бывало, он продолжает увещевать строптивую гостью, попутно переходя на такое непривычное для них обоих “ты”.
— Ну сама посуди: что с тобой будет, если все узнают про Петера?
— Откуда Вам известно? — свой реакцией она выдаёт себя с потрохами. Лоренц знает, на что надавить!
— Ну я же не такой идиот, как те следователи, что на слово поверили твоей подруге и с чистой совестью упекли её в тюрьму на целых двенадцать лет. Двенадцать лет от звонка до звонка, а тем временем ты, девчёнка, хладнокровно убившая ни в чём не повинного охранника ночного минимаркета точным выстрелом в грудь, отучилась на журналистку, поработала в крупной компании. До сих пор понять не могу, что принесло тебя в монастырь — неужто угрызения совести? Грешок замолить решила? Да только Штеффи от этого не легче — её жизнь уже не починить…
Он с наслаждением наблюдает обескураженность на её лице. Да, он знает, на что надавить!
— Вы ничего не докажете! — она хотела закричать, но её обильно увлажнённое слезами горло выдало лишь хрип.
— Правда? Ты сама-то в это веришь?
Нет, она не верит. Красная лампочка в её сознании перегорела, не выдержав напряжения.
— Что Вы хотите? Чтобы я стала Вашей любовницей? Вы, извращенец!
По исчезнувшей с бледной физиономии улыбке становится ясно — Лоренц утомлён затянувшейся мизансценой.
— А давай-ка без грубости. Я же ласков с тобой. Ну посуди сама — что ты теряешь? Будь на моей стороне — не будь дурой. Секрет сохранишь, а заодно и удовольствие получишь. Старина Лоренц щедрый… Будь лапочкой, мне же многого не надо…
Его интонации скатываются в какое-то канюченье. Многого ему не надо… И выбора у неё нет. Сестра рывком сбрасывает фату, затем — распятие. Следом на пол летят туфли, ряса и подрясник, и она остаётся в одной… пижаме. Сёстры часто носят под своей тяжёлой “униформой” то, что способно хоть как-то сгладить неудобство — какая разница, всё равно никто не увидит. Но сегодня не тот день. Удобный фланелевый костюмчик прикрывает тело почти полностью, однако ощущение того, что она, как распятая лягушка под скальпелем экспериментатора, абсолютно нага и беззащитна, лишь возрастает.
— Мишки Гамми, какая прелесть! — Лоренц с воодушевлением разглядывает детский принт на нелепой пижаме. — Но ты же у нас большая девочка, и одежда тебе подобается взрослая. Давай-ка начнём с этого!
Он подхватывает один из разбросанных по полу пакетов и достаёт оттуда почти невесомый комплект из ярко-оранжевого кружева. Не смев перечить, сестра принимает его и, бросив беглый взгляд, с удивлением обнаруживает на бирке именно свой размер. Лоренц же на этом умолкает. Ему докучили пафосные разглагольствования, и теперь он лишь ждёт, всем видом своим выказывая нервозность. Сестра вдруг понимает, что терпение его на исходе — ещё минута промедлений, и он взбесится. Не решаясь осуществлять переодевание прямо перед ним, она удаляется за раскрытую параллельно дальней стене комнаты дверцу шкафа и выходит оттуда через минуту уже в кружеве. Комплект сидит идеально, он совсем не чувствуется телом — кажется, она никогда прежде не мерила белья такого высокого качества.
— Совсем другое дело! Хорошая девочка достойна хорошего наряда! — Лоренц в момент встрепенулся, он пальцем подманивает сестру к своему креслу и просит её повернуться кругом. — С какой стороны ни посмотри — глаз не оторвать! Тебе же нравится? Нравится?
— Да, — шепчет сестра, Не может же она сказать “Нет!”.