Так, степенно и рутинно, примеряет она последующие комплекты, не переставая выслушивать восторженные комментарии епископа и не переставая при этом удивляться, насколько все, все до единого, эти наряды хороши. Противное, противоречивое чувство. Последним на очереди стал комплект стального цвета с чёрными вставками — Лоренц сам попросил оставить напоследок именно его. В нём Катарина выглядит какой-то героиней аниме в эротических доспехах. Мягкая ткань отливает металлическим блеском, но не искрящимся, дешёвым, а приглушённым, благородным. Катарина не в силах сдержаться — она проводит пальцами по краю лифа, по бретелькам, по резинке трусиков. Ощущение такое, будто бельё это не просто для неё купили, а сделали именно для неё. Никогда она ещё не ощущала себя так… дорого. Никогда она не продавалась, но если уж настал момент, когда торгов не избежать — пусть в утешение себе она побудет дорогим лотом. Хотя бы по собственным меркам.
— Подойди, милая, — голос епископа тих и ласков, — подойди, я тебя не укушу. Обещаю!
Превозмогая дрожь в коленях, Катарина делает несколько мелких шагов босыми ногами по пушистому ковру. Поравнявшись с восседающим на своём кресле, словно на троне, Лоренцем, она, следуя и привычке, и настроению, склоняет голову.
— Знаю, Лоренц противен, старый чёрт! — он говорит это сквозь смех. — Не хочешь смотреть на меня — не надо. Но когда молодые и красивые женщины изнывают без ласки — это тоже не дело, ты согласна?
Он снова берёт её за обе руки и тянет, тянет на себя. Она пытается устоять, но он сильнее — и вот коленки её подкашиваются, и тело падает вперёд, направляемое им чуть вбок — таким образом она оказывается перекинутой через широкий мягкий подлокотник. Её ноги ложатся поперёк его коленей, а руки остаются безвольно болтаться вдоль боковой поверхности кресла. Она отчётливо понимает, что сейчас будет. Катарина зажмуривает глаза, её лицо наливается краской уничижительного стыда — она устраивает голову на подлокотнике поудобней и смиренно ждёт: сейчас он будет её шлёпать. Ждёт и ждёт, а он всё не шлёпает. Вместо этого разнузданный епископ принимается легонько поглаживать её ягодицы, сперва едва касаясь, потом — массируя круговыми движениями и уже чуть нажимая. Текут минуты, и её тело, поддавшись этим нехитрым манипуляциям, расслабляется, как вдруг она чувствует его пальцы: раздвигая худые, почти мальчишеские бёдра, они проникают ей в промежность и, уже с видимым нажимом, массируют её там прямо сквозь материю трусиков. Она задерживает дыхание, ни жива ни мертва, голова тяжелеет, грудную клетку словно ножом пронзили. Лоренц не останавливается.
— Ну вот ты уже и мокренькая, — констатирует он, и слова его звучат ровно и утверждающе, как смертельный диагноз из уст циничного доктора.
Вдруг он прекращает. Отнимает руку, и тут же промежность начинает неприятно холодить.
— Если хочешь, можешь идти домой, — говорит он и ждёт. Он понимает, что она уже не хочет никуда идти — Лоренц знает, на что надавить.
Не смея произнести и слова, Катарина подбирает руки на подлокотник, устраивая на них напряжённую грудь, и приподнимает таз — этот жест призван послужить просьбой. Она не хочет сейчас домой. Глаза снова наполняются слезами, про себя она твердит “пожалуйста”, но, чтобы это слово сейчас ни значило, вслух она его не произносит.
— Умничка, — Лоренц довольно улыбается — хотя она этого и не видит, но чувствует его ухмылку всем своим естеством.
Он возвращает свою руку туда, откуда только что её отнял, немного отодвигает край трусиков и касается её самой нежной кожи. Не помня себя, Катарина принимается двигать тазом, подавая его назад, насаживаясь на его длинные сильные пальцы, позволяя им проникать всё глубже. Ей хочется стонать, нет, даже кричать, и она закрывает себе рот обеими ладонями. Но Лоренц всё видит — он доволен собой, как никогда. Его пальцы уже вовсю орудуют внутри, массируя гладкую внутреннюю поверхность, утопая во влаге. Когда же тесные стенки начинают неистово сокращаться, он ещё раз самодовольно усмехается, и, дождавшись последнего спазма, извлекает свои пальцы и тщательно вытирает их о материю трусиков.
Застегнув последнюю пуговицу на рясе, Катарина готова бежать. Подальше отсюда, от него, от себя, от всего, что здесь произошло.
— Не забудь! — ей приходится обернуться, и она с удивлением видит в руках епископа чёрный безликий пакет. — Сложил всё сюда, чтобы у матушки-настоятельницы вопросов не возникало! Обещай носить — мне будет приятно знать, что под своей хламидой ты прячешь мои подарки!
Молча вырвав пакет из его рук, Катарина уже несётся на стоянку. Её жизнь больше никогда не будет прежней. Но, чёрт возьми, она знает, как отыграться. Не было бы счастья, да несчастье помогло! Наплевав на скоростной режим, она мчится по шоссе, на ходу вспоминая дорогу. Где там этот чёртов госпиталь? Сегодня она нанесёт Штеффи визит. Сегодня она покончит с ней!
***
За общим столом весело, вкусно, по-домашнему уютно. Агнес держит дом почивших родителей в образцовом порядке, насколько это вообще возможно при наличии двух маленьких детей. Её муж в командировке — он трудится в туристической компании, и накануне сезона отпусков каждый день его расписан по минутам: до мая ему нужно объездить все Балканы и успеть заключить договоры с популярными отелями на наиболее выгодных условиях, опередив конкурентов.
У Агнес всё под контролем, она привыкла управляться одна. Стол ломится от угощений, сын и маленькая дочка сыты и умыты, хоть и никак не желают сидеть на месте, в ателье всё на мази: заказов хватает, и к лету она планирует даже нанять ещё двух сотрудниц. Пауль всегда с интересом наблюдал за сестрой Шнайдера — несмотря на семилетнюю разницу в возрасте, они очень похожи. Агнес высока, стройна и длиннонога. Двое родов практически не отразились на почти модельных параметрах её фигуры, разве что животик стал чуть более округлым, утеряв подростковую плоскость. И грудь… До знакомства со Шнайдером Ландерс не знал и его сестру, но, многократно перелистывая их семейные фотоальбомы, он успел заметить, что в юности та обладала внушительным для её-то телосложения бюстом: размер третий, не меньше. Странно, но рождение детей чуть ли не вдвое уменьшило его в объёме. “Все соки высосали”, — как шутливо выразилась она однажды, с ностальгией разглядывая собственное фото с выпускного. С братом похожа она и лицом: всё те же тонкие черты, разве что линия подбородка у неё чуть помягче, а губы — слегка пухлее. Но глаза — те же: две пронзительные голубые льдинки. Агнес красится в пшеничную блондинку и, каждый раз готовясь к рабочему дню в ателье или ко встрече с заказчиками, она выпрямляет их утюжком: имея отношение к миру моды, она просто не может позволить себе выглядеть кудрявой простушкой. Но когда она остаётся дома, как, например, сегодня, волосы её собраны в аккуратный пушистый хвост, что придаёт её образу ещё больше уютности.
— Скажи, Пауль, как проходят службы на Светлой седмице? Ты, должно быть, сильно устаёшь! — интересуется она у гостя, попутно подкладывая ему ещё жареного мяса.
— На этой неделе все службы светлые, Агнес. Тяжело, конечно, вставать ни свет ни заря каждый день, но оно того стóит. Наблюдать приветливые лица прихожан — высшая награда для нас, служителей.
Уж что-то, а разглагольствовать ни о чём и обо всём одновременно он умеет. Конечно, с этой женщиной у них не так много тем для разговора — рано или поздно все беседы сводятся лишь к одному: к Шнайдеру. Но тем не менее, хозяйка жилища Паулю искренне приятна, он рад находиться здесь, в старом доме на тихой окраине Нюрнберга. Он рад быть среди них: среди родных его лучшего друга, которые уже давно принимают Ландерса практически как члена семьи. И симпатия эта взаимна: Агнес так счастлива, что её застенчивый, даже нелюдимый братик, поступив в семинарию, обрёл, наконец, настоящего друга. С Паулем не только весело — уж шутить он мастак, с ним ещё и надёжно: она хорошо помнит тот случай, когда Кристофа госпитализировали. Пауль тогда не растерялся, вызвал врачей, был с другом на протяжении всего обследования и никогда ни словом, ни намёком даже к тому страшному случаю не возвращался.
— Мне неудобно, Агнес, но нам пора. Скоро уже стемнеет, утром служба, а мне ещё Кристофа подбросить надо, — Паулю и вправду неудобно, ему вовсе не хочется покидать этот тёплый хлебосольный дом.
— Ну уж нет, падре, — кокетливо отвечает она, — я внимательно за Вами наблюдала, и после двух бокалов вина я никуда вас, вас обоих, не отпущу.
И правда — Шнайдер ни за что не сядет в машину с пусть даже и самую малость нетрезвым водителем, да и Ландерс не готов рисковать.