Палач сношает Ведьму плотно и быстро, та стонет громко и распущенно, и Лоренцу даже кажется, что вполне естественно. Активно ублажая себя, он наслаждается её стонами. Затерявшись в чувственных переживаниях, Лоренц чуть было не упускает момент близости разрядки. Вовремя оторвавшись от своего паха, дрожащими липкими пальцами он печатает: “Пусть Палач окропит твою развратную мордашку целебным снадобьем”. Он хотел написать “святой водой”, но решил, что это будет слишком даже для него. Ведьма поудобнее устраивается на диване и, теребя уже почти полностью вывалившиеся из корсета груди, улыбается в камеру. Улыбается и ждёт. Палач выстреливает тугой струёй семени ей на лицо, а Лоренц в ту же секунду выстреливает прямо в свою камеру. Ванесса, всё это время внимательно наблюдавшая за окошком с его видео, от неожиданности даже отшатнулась — обычно клиенты кончают себе в кулачок, а чтобы так… Лоренц и сам не рад — как теперь камеру отмывать? Но созерцание размалёванного ведьминского личика, перепачканного чужим семенем, сглаживает и эту неприятность. “Спасибо, вы супер”, — коротко печатает он и нажимает на значок “Покинуть сессию”. Тут же на экране появляется окошко с предложением оставить модели чаевые: десять, двадцать и пятьдесят евро на выбор. Лоренц, не раздумывая, жмёт на полтинник — ребята хорошо поработали, он хорошо поразвлёкся, всё по справедливости.
Уже захлопнув ноутбук, он вдруг задумывается — а ведь девушка не кончила… Не по-лоренцевски это, обычно он не позволяет девушкам оставаться неудовлетворёнными. Он знает к ним подход. Ну да ладно — всё равно эти двое наверняка продолжат за кадром. Потом выкурят косячок в честь отличного заработка и снова потрахаются. Молодые… Лоренц предаётся лирическим размышлениям: интересно, а сперма была настоящая? Не шампунь ли какой из брызгалки? Он где-то слышал, что все эти килотонны семени крупным планом в порнофильмах именно оттуда и берутся — из косметических тюбиков. Он снова хохочет: а что, если Ванесса сидела там, на диванчике, пóшло ему улыбалась, размазывая по лицу какой-нибудь “Хэд-н-Шолдерс”? Ну и смех! Aй да Лоренц, старый дурень. И всё-таки тот парень, её партнёр, хорош — одним видом своего тела он, должно быть, заставляет девчонок выпрыгивать из трусиков. Епископ грустно осматривает свой пожухлый член и скукожившуюся мошонку с несколькими торчащими из неё волосинами, то ли белесыми, то ли седыми. Никогда он не был таким, как этот парень, никогда у него не было такого тела. Но зато у него есть то, чего не было и скорее всего никогда не будет у фентезийного палача: обходительность, жизненный опыт и власть. Да, власть — это то, что заставляет девчонок выпрыгивать из трусиков резвее, чем кубики пресса и стальные бицепсы.
— Эх, Кэт, скоро ты поймёшь, в чём настоящая ценность мужчины, — пропевает Лоренц по дороге в ванную.
***
После раннего обеда Катарина и Шнайдер возвращаются в церковь. Тот, не колеблясь, вручает ей связку ключей от всех внутренних помещений. Лишь бы поскорее освободиться. Вечерней службы сегодня не будет, и Шнайдер намерен отправиться домой, чтобы заняться уборкой, стиркой, чтением или ещё чем-нибудь полезным. Катарина же готовится провести многие часы в пыльном архиве. В очередной раз выслушав краткую инструкцию по эксплуатации здания: где свет включается, где находится санузел и так далее, она затаскивает пакеты с покупками в свою малюсенькую гостевую. Интернета нет, это она помнит. Зато от Гюнтера она притащила целый мешок с закусками, чтобы не отвлекаться от богоугодных дел мыслями о голоде, и ещё один — с несколькими бутылками домашнего вина. “На всякий случай”, — напутствовал её радушный хозяин таверны. Прозорливый мужик.
Спровадив отца настоятеля, забежавшего внутрь лишь для того, чтобы забрать свёрток с грязным бельём, и предусмотрительно заперев двери церкви изнутри, Катарина, уверенная, что на этот раз её уже никто не посмеет застать врасплох, направляется наверх. Дверь архива ничем не отличается от остальных дверей по коридору — выполненная из старинного дуба, она тяжела даже на вид. С трудом отперев замок — видно, его так давно никто не открывал, что скважина успела засориться — Катарина с силой рвёт дверную ручку на себя. Так и есть: дверь давно рассохлась и для того, чтобы заставить её со скрипом открыться, ей приходится приложить немалую физическую силу. Попав внутрь, сестра первым делом чихает громко и взахлёб: да, эта коморка — просто средоточие библиотечной пыли. Пробравшись сквозь тесный проход между огромными книжными стеллажами, расположенными почти вплотную к продольным стенам комнаты и перпендикулярно входу, она распахивает окошко. Металлические ставни заржавели, и от соприкосновения с ними кожа на руках покрывается колючей оранжевой пылью. Поток свежего уличного воздуха вносится в помещение, разрывая тонкие нити паутины, перехватывающие оконный проём. Так-то лучше. Под окном — стол, пыльный неимоверно, но большой и удобный. Сбегав в кладовую, где Шнайдер хранит инвентарь для уборки, Катарина возвращается с влажной тряпкой и расчищает для себя рабочее место. Стул пришлось притащить из трапезной — в архиве своего не оказалось.
Первым делом она решает заняться главным, а именно — своим алиби. Конечно она изучила баварские троичные традиции ещё в монастырской библиотеке — информация это отнюдь не секретная. Но, осмотрев стеллажи и более или менее уяснив, по какому признаку классифицирована вся здешняя макулатура (спасибо старине Майеру, где бы он ни был, но дела свои он, по всему видно, держал в порядке), она вытаскивает из общей кучи несколько красочных фолиантов, изобилующих иллюстрациями и описаниями ярмарочных гуляний, что имели распространение в здешних местах вплоть до шестидесятых годов прошлого века. Она делает снимки страниц на телефон, задерживая дыхание и жмурясь каждый раз перед тем, как перелистнуть очередную страницу. Пыль и ветошь. На самом деле, все книги здесь ценные — сестра отдаёт себе в этом отчёт. Каким-нибудь историкам, филологам, фольклористам было бы, где разгуляться. Но она не за культурными ценностями охотиться сюда приехала. Закончив с копированием текстов и картинок, она ещё раз пробегает глазами свои снимки — будет, что аббатисе показать, да и с чем перед Лоренцем отчитаться. Пусть все знают, что она не просто так решила прокатиться до Рюккерсдорфа, а по насущным делам епископата. Довольная результатом, она откладывает телефон и снова осматривается.
Теперь ей предстоит выяснить главное: что за народ такой, эти местные, и откуда ноги растут у их секретов?
Отвлечься от ковыряний в бумагах её заставляет навалившаяся на сознание темнота: с головой нырнув в изыскания, Катарина не заметила, как на церковный двор спустились сумерки, а комнатка архива и вовсе погрузилась в кромешную тьму. Захлопнув окно, она включает электрический свет — хвала Небесам, лампочка под потолком работает! Ещё немного поразмыслив, она бежит в свою гостевую и возвращается уже с нарезкой сыра, консервированным овощным салатом и бутылкой красного. Так ей проще будет сложить обрывочные клочки информации в цельное полотно.
За те часы, что Катарина провела, уткнувшись носом в деревенские летописи, она много раз наталкивалась на упоминание некого Иеронима Диппеля. Кажется, он был странствующим монахом, осевшим в здешних местах в начале девятнадцатого века. Тогда же ему удалось обратить местный народец в своё учение, смысл которого Катарине пока не ясен. Но она хорошо помнит из курса истории немецкого католичества, что “странствующими” в те времена звались монахи, которых из их орденов выгоняли за еретичество. На кострах тогда уже не жгли, по крайней мере повсеместно, но и отсебятину, противоречащую уставам орденов, главы монашеского сословия терпеть не собирались. Значит, этот Диппель изобрёл какую-то теорию, которую люди на этой земле приняли на веру и блюли как тайное знание, ибо нигде сестра не встретила упоминания о том, чтобы кто-либо порывался учение Диппеля распространять за пределы поселения. Но в чём его суть? То там, то здесь обыденные описания рядовых деревенских событий — кто женился, кто умер, у кого кобыла ожеребилась, а у кого сарай сгорел — перемежаются цитатами, апеллирующими к текстам авторства того самого Диппеля. Видимо, для летописцев-архивариусов тот был знатным авторитетом, вот только уловить взаимосвязь между прозаичными бытоописаниями и таинственно-вычурными сносками читателю современному едва ли удастся.