И он уходит, оставляя сестру в неведении — что ждёт её дальше? Расправившись и с пирогом, и с чаем, она нехотя бредёт наверх — она помнит ту комнату, где уже когда-то провела одну неприятную ночь. Свежая, аккуратно застеленная постель встречает её призывно откинутым уголком одеяла. Запрыгнув внутрь, не снимая халата, Катарина принимается ждать. Лоренц появляется на пороге совсем скоро, посвежевший после душа и одетый в банный халат — такой же, что и на ней. С кончиков распущенных волос капает вода, и капли теряются в махровом вороте. Очков на носу нет, отчего господин епископ кажется Катарине каким-то чужим, почти незнакомым. Опустив глаза, она дивится: какие же узкие у него ступни! В руках он держит какой-то тюбик. Сестра понимает: момент пришёл, и лучше не сопротивляться. Стараясь не выдать волнения, она поднимается на кровати и опускает ноги вниз. Епископ склоняется над ней и избавляет её от единственного скрывающего тело одеяния. Он усаживается перед ней прямо на пол и открывает тюбик…
— Что это такое, господин епископ? — Катарина внюхивается в аромат, источаемый мазью. Он не то чтобы неприятный, но слишком уж резкий. Снадобье пахнет травами и специями, и этот запах заполняет собою всю спальню.
Лоренц уже нанёс мазь на её лодыжки и стопы, осторожно их размяв и наложив сверху простенькую бинтовую повязку в пару слоёв. Ноги сестры целы — широкие джинсы спасли их и от насекомых, и от заноз. Пара поперечных синюшных вмятин на животе, да уцелевшая под защитой плотного пуш-ап бюстгальтера грудь не требуют особого внимания, в отличие от поясницы и спины: вся она — и лопатки, и бока, и линия позвоночника включая шею — одна сплошная ссадина.
— Постарайся поспать на животе, — Лоренц укладывает сестру лицом вниз, утыкая её носом в зазор меж двух пышных подушек, и тщательно сдабривает спину своей мазью. — А это снадобье мне из Конго привозят, по старой дружбе. Сразу после семинарии я окончил курсы оказания первой медицинской помощи и вместе с католической миссией отправился в Африку. Мы работали в лагерях беженцев под патронажем ООН. Тогда там бушевала гражданская война — миротворцы в конфликт не вмешивались, они лишь доставляли в пострадавшие районы воду, продукты и медикаменты, оставляя нас, волонтёров, наедине с местными и их проблемами.
— Да? — Катарина впервые слышит, что епископ, оказывается, служил ещё где-то кроме Баварии. — И каково там было? В Африке?
— Всё, как обычно, — от спины Лоренц переходит к рукам сестрицы: те пострадали сильнее всего, от плечей до кончиков пальцев они усеяны следами укусов, мелкими царапинами, а запястья украшают тёмно-лиловые обручи гематом. — Местные кланы воевали за контроль над месторождениями кобальта, истребляя друг друга целыми деревнями. Днём мы раздавали детям иммуноподдерживающие препараты да штопали огнестрельные раны, с переменным успехом — раненых в медчасть при лагере привозили на мотоцикле с прицепом, мёртвых увозили на нём же. А вечерами мы доносили до тех, кто ещё был способен слушать, слово Божие. Это было недалеко от Кинкалы, а сейчас тамошний епископ, преподобный Луис Мбуйю, приезжает в Европу раз в год, на международные епископальные симпозиумы, и непременно привозит мне свои африканские сувенирчики. Вроде этого, — он с шумом вдыхает запах мази, поднося тюбик к самому носу. — Ну всё, теперь постарайся уснуть и не ворочаться. Завтра станет легче.
— Господин епископ, — сестра хотела бы сказать “спасибо”, но почему-то не может выдавить из себя это слово. Вместо него она задаёт вопрос: — А зачем Вы туда поехали? В Конго? Людям помогать?
— Хм, да брось ты, — Лоренц вытирает пальцы салфеткой и тянется к выключателю. — Полгода медицинских курсов, потом ещё полгода подготовки — одних прививок перед отправкой понадобилось более двадцати. Ещё год в жаре и грязи, в компании истовых альтруистов с напрочь отбитым инстинктом самосохранения да комаров, что размером с птеродактиля. Зато по возвращению на Родину карьера моя стремительно пошла в гору — уж что-что, а волонтёров-самоотреченцев да международных миссионеров в архиепархии всегда любили. — Лоренц замолкает, предавшись внезапно нахлынувшим воспоминаниям. — Спокойной ночи.
Щёлкает выключатель, свет гаснет, и дверь за епископом закрывается.
========== 23. Крещение ==========
Катарина просыпается от того, что не чувствует своего тела — она поспала бы ещё, но лежать и дальше на животе, уткнувшись носом в зазор между подушками, не получается. Шторы на окнах не задёрнуты, и комната залита солнцем — да который же час? Едва перевернувшись на бок, сестра издаёт протяжный стон: часы на стене показывают одиннадцать! И всю ночь она проспала, не меняя положения? Это как же, должно быть, она устала, раз забылась столь крепким сном? Теперь понятно, почему и ноги, и руки кажутся ватными, а шея побаливает… А что же ранения? Присев на голые ягодицы, сестра оглядывает себя: сперва конечности, затем живот. А ведь Лоренц не обманул: конголезская мазь и впрямь работает. Самые мелкие царапины уже почти затянулись, а те, что поглубже, стали незаметнее. Ссадины покрылись коркой — верный признак заживления, а синяки на запястьях как будто посветлели. Интересно, из чего делают это снадобье? Но вспомнив про комаров, что размером с птеродактиля, Катарина от собственной любознательности открещивается: нет, уже не интересно.
Тщательно обмывшись, она спускается на кухню. На столе её ждёт тарелка фруктов, парочка круассанов с сыром и чайный пакетик. Видимо, питьё она должна приготовить себе сама. Неспешно позавтракав, она отправляется на разведку. Резиденция огромна, но число помещений в ней невелико — большую часть пространства занимает само пространство. Гостиная с высоченным сводом в качестве потолка почти нефункциональна: мебели в ней по минимуму, свет через цветные витражи почти не проникает. Да, в ней можно было бы танцевать вальс… но не более. Кухня, совмещённая со столовой — пожалуй, самое обжитое место в доме. Сразу видно: здесь хозяйничают. И прислуга, что приходит готовить, и хозяин, что именно тут хранит свои запасы спиртного. Все жилые комнаты находятся на втором этаже. Дверь в спальню Лоренца закрыта, так же как и дверь в его кабинет. Эти две комнаты Катарина вычислила по вытоптанному красному ковру у их порогов — у всех остальных дверей вдоль по коридору ковёр почти не тронут. Сразу видно: здесь не часто бывают гости. На этаже несколько ванных комнат — даже странно: зачем было оборудовать их отдельно от спален? Скорее всего, дом проектировался очень давно — во времена, когда представления о комфорте и бытовых удобствах у людей были иными. Изучив резиденцию, Катарина возвращается вниз. Епископа дома нет, позвонить ему она не сможет — червивый мобильник остался в машине, и без особой надежды она дёргает за ручку входной двери. Заперто.
Не сильно переживая, она просидела у окна, не ведя счёта времени, пока солнце не стало ниже, а тени — длиннее. Ворота попискивают и открываются, и на территорию заезжает чёрный ауди. Ожидая увидеть Лео, она сильно удивляется: за рулём сам Лоренц. Лео появляется следом: он пригнал на стоянку её мерседес, поблёскивающий на предвечернем солнце не только идеальной чернотой капота, но и новенькими дисками.
— Сторожишь под дверью? Молодец… — Зайдя в прохладу, Лоренц беззлобно улыбается. На нём мягкие брюки и такая же мягкая тёмно-синяя рубаха, обнажающая тонкие, почти лишённые рельефа предплечья. Он вообще любит всё мягкое, как Катарина уже успела заметить, и остаётся загадкой, как при такой любви к мягкому он умудрился запасть на неё. — Как себя чувствуешь? Ничего не болит? Погода чудесная. Проехаться, свежим воздухом подышать не желаешь?
Лоренц протягивает ей пакет, который принёс собой. Судя по фирменному принту — внутри одежда. И правда — Катарина в гостях, и из пригодного у неё только халат, да и тот — не её… Оставив череду вопросов без ответа, она принимает подарок и уже шагает вверх по лестнице — готовиться к вечернему рандеву.
***
Дорога занимает более часа, хотя Лоренц и мчит по автобану со скоростью выше ста километров в час, предпочтя, как обычно, заплатить, чем петлять просёлочными дорогами. Наблюдая за ним, Катарина догадывается — он не гонит, а напротив — сдерживает себя. Наверное, чтобы её не пугать? Что ж, мило… Значит, Лоренц любит водить, и судя по тому, как лихо он перестраивается из ряда в ряд — водит он неплохо. Она не спрашивает, куда они едут — понятно, что путь не близкий, и пускай пункт назначения станет для неё сюрпризом. Воспользовавшись предоставленной свободой, Катарина задирает белые ноги в лёгких босоножках, уперевшись коленями в приборную панель. Кроме новенькой летней обувки Лоренц купил для неё платье — какое-то совсем уж девчачье, в таких Гвен Стефани ещё на заре своей карьеры отжигала. Цвет — красный в белую полоску, декольте не глубокое, а вот длина — почти как у форменных юбок теннисисток. Платье держится на бретелях, оголяя не только ноги, но и руки, а под ним лишь трусики. Сестра благодарна епископу за то, что в этот раз он не одарил её кружевными бюстгальтерами — с расцарапанной спиной только тугих резинок да застёжек поперёк неё и не хватало. Материя платья плотная, но мягкая — это трикотаж, и сквозь податливое полотно, свободно струящееся по измождённому телу, соски проглядывают рельефно, но не по́шло. Машина мчится вперёд, в салоне играет Дженис Джоплин, которую, однако, почти не слышно — звук на магнитоле установлен на минимальной отметке. И водитель, и пассажирка молчат. Возможно, им просто не хочется пока говорить, а может быть, от слов их отвлекает вид, простирающийся за стеклом. Дорога несёт машину в закат, и мир вокруг окрашивается розовым и тёмно-синим. Когда они съезжают к шоссе, розового уже почти не осталось — но на пороге лета сумерки длинны, и можно сказать, что вокруг ещё светло. Подрулив к самому берегу, Лоренц наконец тормозит. Машина застыла в десятке метров от невысокого обрыва, и прямо перед путниками тёмное вечернее небо сливается с тёмной гладью озера Аммерзее.