— А я еще своего не видела: как мой-то смотрит? Слава Богу, завтра, наконец, увижу его. Скорей бы прошел этот день. Однако я у вас засиделась, а мальчик, наверно, проснулся.
Она ушла с тяжелым сердцем, едва рассчитывая уже на Гитель. Откуда у той возьмутся деньги? Тоже, наверно, уплатила кормилице и нуждается в копейке. Она пришла наверх и занялась ребенком, придумывая предлоги приступиться к барыне. Но так и не посмела и весь день простояла за лоханкой, думая непрерывно о том же, как бы хорошо устроилось, чтобы у нее вдруг очутились деньги.
На следующий день вопрос о деньгах был вытолкнут приходом ее кормилицы, Эстер. Еще когда та стояла за дверьми кухни и счищала снег с башмаков, Ита с волнением узнала голос своего мальчика, который плакал с знакомой ей ноткой нетерпения. Она быстро раскрыла дверь, побежала к нему, вскользь взглянула, но не посмела взять его на руки, заслышав шаги своей барыни, зашедшей в кухню. Также галопируя и не говоря ни слова, она повернула назад, побежала в свою комнату, схватила на руки проснувшегося мальчика и поскакала в кухню, дав ребенку на ходу грудь. Барыня теперь стояла возле Эстер и с любопытством разглядывала мальчика Иты. Ита оставалась сзади барыни, стыдясь и не решаясь подойти к своему ребенку.
Она жадно оглядывала его лицо, его одежду, и совсем не интересовалась тем, который лежал у ее груди, хотя ему было неудобно оставаться со свесившимися вниз ногами и перехваченным снизу одной ее рукой.
— Как ты ребенка держишь! — рассердилась барыня, заметив небрежность Иты. — Этак не трудно его и сломать.
Ита спохватилась, покраснела и, поправив мальчика, с неестественным жаром расцеловала его, что смягчило барыню.
— Только, пожалуйста, не давай своему груди, — произнесла она выходя, — и не притрагивайся к нему близко. Ты еще можешь моего заразить. Посмотри, какие у него пятна на лице.
Она знаком приказала кухарке присматривать за Итой и вышла, бросив еще взгляд на чужого мальчика. Ита стояла в оцепенении от счастья и не могла двинуться с места. Все члены ее окаменели, и она только любопытным, любящим взглядом осматривала ребенка.
Постепенно наплыв радости стал покидать ее, и она начала разбираться в деталях. Все держа на руках чужого мальчика, она подошла к своему и молча прикоснулась к его щечке долгим поцелуем. Слеза капнула на его голову и тихо покатилась между волосами.
— Вы его сегодня не купали, Эстер, — тихо произнесла она, быстро сравнив между собой обоих детей. — Что это он так похудел?
Она все более различала перемену в нем и боялась признаться, что он страшно похудел, в то время как почти на ее глазах, тот, которого она теперь кормила, наливался и становился полным и гладким, как шелк.
— Нет, не купала, — ответила Эстер своим густым и неприятным голосом, который теперь поразил Иту, — разве можно купать ребенка, когда с ним нужно выйти?
— Все-таки можно было ему обмыть лицо, — уступчиво заметила Ита, боясь ее рассердить.
— Разве я не умыла? У меня никогда ребенок не бывает грязным. Я его сто раз на день мою.
Ита ясно видела, что Эстер лжет, но промолчала, думая только о том, чтобы расположить ее к себе. Она предложила ей выпить чаю и попросила кухарку вскипятить воду. Та согласилась, обрадовавшись развлечению, а Ита, передав Эстер хозяйского мальчика, взяла своего, наскоро распеленала его и, стараясь не возбудить в своей кормилице подозрения, зорко осмотрела каждое местечко на его теле. Мальчик сильно подался за эти две недели. Светлая и лоснившаяся прежде кожица, такая пухлая и упругая, уже начинала отвисать в некоторых местах. На руках и ногах виднелись ссадины, и особенно заметно это было на коленях. Следы от укусов блох покрывали все тело, а грудная доска вверху, подле шеи, уже округлялась, как бы разбухая от какой-то неизвестной работы в костях. Ита притихла. Досаду и отчаяние при виде разрушения этого маленького выхоленного тела теперь сменило какое-то другое неприятное чувство, в котором ей страшно было признаться себе. Страдая за ребенка, она еще более страстно тосковала по том прекрасном, чистом и здоровом мальчике, которого она уже больше не увидит. Разве этот заморыш был ее ребенком? Грязный, весь в пятнах, похудевший, с тем старческим выражением на лице, которое она находила у всех выкормков, — он, как Ита ни насиловала себя, — не возбуждал в ней ничего, кроме скорби и отчаяния.