Я засыпал вопросами Эвмея, который часто гоняет свиней на убой во дворец — для пиров женихов. Встречается ли с женихами Пенелопа? Кому из них она отдает предпочтение?
— Не может быть, — сказал я Эвмею, — чтобы такая красивая молодая женщина, как Пенелопа, могла держать их на расстоянии, ничем не поступаясь. Кто из женихов, по-твоему, пользуется ее особым расположением?
— Откуда тебе ведомо, чужеземец, что Пенелопа красива и молода?
— Одиссей часто мне рассказывал о ней. В перерывах между битвами воины всегда подолгу беседовали о своих женщинах.
Эвмей — простая душа, он не способен ни в чем подозревать свою царицу, которую любит, по его же словам, как богиню Олимпа.
— Но и у богинь Олимпа, — возразил ему я, — есть свои любимцы, и нередко богини ведут себя очень вольно, совсем как блудницы.
Эвмей на эти мои слова обиделся и, размахивая руками, стал громко упрекать меня:
— Попридержи язык, если не хочешь, чтобы тебя выгнали из этого дома. Что за непристойные речи слышат мои уши от чужестранца, которого я приютил под своей крышей? Как смеешь ты говорить о блудницах и бросать тень на царицу Пенелопу?
— Быть может, мой язык подвел меня и я оскорбил богинь Олимпа, — ответил я Эвмею, — но уж Пенелопу я никак не хотел оскорбить.
— Я знаю, — заметил Эвмей, — что в главных у женихов ходит Антиной, но это не значит, что его выбрала Пенелопа. И еще я слышал, что между женихами бывают ссоры и что Антиной, самый красивый и смелый из них, сумел всех себе подчинить. Больше я ничего не знаю, и то, что я тебе сказал, о чужеземец, — всего лишь болтовня служанок из дворца, а они все сплетницы и ненавидят друг дружку не меньше, чем женихи Пенелопы.
— Но сколько их, этих женихов?
— Мне известно, что они заполонили весь дворец, вот их сколько. А считать их я не считал.
— Десять? Пятьдесят?
— Мне доводится каждый день пересчитывать своих свиней, а женихов Пенелопы я никогда не считал. Думаю, их скорее пятьдесят, чем десять.
Я понял, что в одиночку мне не справиться с женихами, которые гораздо моложе меня, и прежде чем выступить против них с оружием в руках, надо как следует разузнать, чего они стоят. В надежде, конечно, что боги и фортуна меня не оставят своей милостью.
Пенелопа
Я сопротивляюсь осаде женихов дольше, чем Троя сопротивлялась осаде ахейцев, но не измерить временем дела, мысли и чувства женщины, у которой нет, в отличие от Елены, ни стен, нн оружия для защиты. Я прожила не сдаваясь месяцы и годы, я сравнивала свою личную войну с той далекой войной, которую вели осажденные троянцы, и все еще надеюсь, что в один прекрасный день появится Одиссей и изобретет нового коня, чтобы дать мне свободу. Это было бы справедливее, чем сражаться из-за прелюбодейки Елены, которую Одиссей предусмотрительно не взял в жены [1] и из-за бегства которой с Парисом разразилась ужасная война, тысячи людей были убиты и целый город уничтожен.
Время в разных местах идет по-разному, дни и годы осады Трои не сравнить с днями и годами моего одиночества здесь, на Итаке. А десять лет. прожитых мной и Одиссеем в разлуке после окончания войны? Кто тут потерпел поражение? Кто победил?
Да, я сумела продержаться дольше, чем троянцы, но женихи все еще осаждают меня, твердо решив сломить мою волю и опустошить мои закрома, дожидаясь, когда одиночество доконает меня и сделает легкой добычей. Немногим боги даруют привилегию скрашивать надеждой промежуток между одним днем ii другим, между одним годом и следующим. Бедная царица Пенелопа, где твоя корона? Сколько боли, сколько горечи, сколько бессонных ночей ждут тебя еще?
Прошлой ночью мне приснилось, будто на мне броня из вороненого железа и я держу меч — такой большой и тяжелый, что он оттягивает мне руку до самой земли. В таком виде я вошла в зал, где с шумом и грубыми песнями пировали женихи. Увидев меня, они онемели от страха, а когда я грозно подняла меч, бросились наутек, и дворец быстро опустел.
Не знаю, какой смысл вложили боги в этот мой сон; правдивое ли это пророчество или ложное обещание? Но к чему отыскивать скрытый смысл в таком ясном сновидении? Я лишь думаю, какую роль может сыграть в моей злосчастной жизни это ночное видение. Побуждает ли оно меня к чему-то? Но к чему? Что я могу сделать? Ни ответа, ни отзвука ниоткуда. Небо немо, а боги далеко. Нет, не так: небо далеко, а боги немы.
Сны — они как крики чаек, которые я толкую то так, то этак в зависимости от настроения. Последние дни в голосах чаек мне слышится страх, словно должно произойти что-то ужасное, но я хорошо понимаю, что все это плод моего неспокойного воображения и что не следует прислушиваться к глупым морским птицам, которые без всякой причины поднимают такой шум у меня над головой.
Одиссей
Каждое утро Эвмей приносит маткам, кормящим потомство, два котла вареной репы, сдобренной оливковыми жмыхами. Он повел меня смотреть матку, которая не может кормить всех своих новорожденных тринадцать поросят, потому что сосцов у нее только двенадцать. Каждый из двенадцати поросят завладел своим сосцом и не подпускает к нему тринадцатого, лишнего. Так что его Эвмей будет выпаивать козьим молоком, пока тот не научится есть самостоятельно.
— Тринадцать — несчастливое число, не знаю, удастся ли нам спасти поросенка, — заметил Эвмей, верящий в магию чисел.
— Тогда я скажу тебе, что на острове феаков правят тринадцать царей, и тринадцатый из них — Алкиной — самый богатый и могущественный. А когда Одиссей потерпел кораблекрушение вблизи этого острова, то всех двенадцать его матросов поглотили волны, а он, тринадцатый, спасся.
Эвмей посмотрел на меня с подозрением.
— А откуда ты знаешь это об Одиссее? Не мог же он у стен Трои рассказывать тебе о том кораблекрушении!
— Торговцы плавают по морям и заходят в порты. От них и можно услышать разные вести.
Мы со свинопасом вышли из загородки с матками в загон для остальных свиней, которых он сбил в стадо, чтобы с помощью Галатеи погнать его пастись в дубовую рощу. Было ясно, что он обидится, если я не пойду с ним. Пастух рассказал мне, что дважды в год, весной и осенью, ему приходится вырубать подлесок, чтобы свиньям было легче добывать корм — желуди, падающие с дубов. Кроме дочки Галатеи ему помогают еще двое парнишек, которые собирают на полянах желуди в корзины, чтобы запастись ими на зиму.
Свиньи издавали довольное хрюканье, роясь в сухих листьях, потом, приподняв головы, жевали найденные на земле желуди.
Каждый раз, выводя свиней на пастьбу, Эвмей прихватывает с собой лук и пучок стрел, чтобы поохотиться на диких кроликов.
— Когда я доставляю свиней женихам, мне перепадает только голова, а то и вовсе уши и хвост. Вот я и стараюсь подстрелить хоть кролика, чтобы Галатея могла изжарить его на вертеле или стушить в вине.
Когда мы брели с ним по лужайке, я вдруг увидел приближающуюся к нам стаю диких уток, не мешкая выхватил лук у Эвмея и, когда утки оказались у нас над головой, выпустил стрелу. С одного выстрела я сбил хорошую утку и, подобрав ее с земли, отдал Галатее.
Эвмей просто опешил от моего быстрого и точного выстрела, и в глазах его застыло удивление.
— Никогда еще не видел такого! — воскликнул он.
— Я с детства тренировался в стрельбе из лука, а во время Троянской войны у меня было предостаточно практики, — ответил я.
— Я тоже неплохой стрелок, но никогда еще мне не удавалось подбить утку на лету. Один Одиссей это умел.
Да, мне следует быть осторожнее, не то Эвмей заподозрит подвох. Я вернул ему лук и стрелы, и мы пошли под палящим солнцем к небольшому полю, на котором он выращивал репу.