Все женское население Рима разделилось на две партии; каждая из этих партий день ото дня делалась многочисленнее, сплоченнее, непримиримее и горела желанием сразиться с партией противниц. Представительницы одной партии, необыкновенно кровожадные, заявляли, что если они где-либо встретят пресловутую даму, то illico et immediate [4]сразят ее выстрелом из револьвера; представительницы противоположной партии именовали такое заявление низким, гадким и безрассудным. Ведь таким образом, утверждали они, можно убить невинное создание и потом всю жизнь испытывать мучительные угрызения совести. Такой заурядный предмет, как веер, которым пользуются буквально все женщины и который можно купить в любой лавке, окружал вышеназванную даму ореолом изящества, грации, женского обаяния, и ореол этот привлекал и воодушевлял представительниц второй партии: они готовы были кинуться в бой ради прекрасной незнакомки, выражая этим свое безоговорочное восхищение ею и свою полную солидарность с ней.
Но каково же было всеобщее удивление, когда к немолкнущему хору восторженных голосов присоединился новый голос! Кто-то увидел, как синьора с веером ночью проезжала в машине по аллеям виллы Боргезе: она будто бы сидела тесно прижавшись к белокурому юноше с необыкновенно нежным и красивым лицом. Машина мчалась с головокружительной быстротой, так что немыслимо было различить ее номер.
В юноше узнали сына широко известного в городе банкира; допрошенный комиссаром полиции, он подтвердил, что действительно проезжал в ту ночь и в тот час по аллеям виллы Боргезе, возвращаясь от друзей, у которых в тот день обедал, но что в его машине не было никакой дамы — ни брюнетки, ни блондинки, ни с веером, ни без него. Те же, кто будто бы видел даму, утверждали, что и на этот раз большой веер почти полностью закрывал ее лицо, но все же было заметно, что оно у нее безусловно черное.
Итак, сомнений больше не оставалось: то была африканская принцесса, приехавшая в Рим, чтобы познакомиться с городом или даже с кем-либо из его белых обитателей. Что же касается ее зада, то не поступило никаких новых сведений, которые хотя бы чуточку осветили эту загадочную проблему, неизвестная дама в машине сидела, и только подушка сиденья могла бы сообщить что-либо на сей счет, но, как известно, наше судопроизводство, без сомнения, отсталое и устаревшее, не имеет обыкновения допрашивать подушки автомобильных сидений. Надо сказать, что многие газеты открыто выражали свое сожаление по этому поводу.
Столичные газеты и многокрасочные еженедельники публиковали портреты синьоры с веером и печатали подробнейшие сведения об ее интимной жизни; во многих пунктах сведения эти противоречили одно другому, но в одном вопросе все сходились — все газеты сообщали, что лицо у нее более или менее темнокожее; правда, в оттенках недостатка не было: от светло-кофейного, как у мулата, до аспидно-черного, как у негра из Сенегала. И все рисовали ее с большим красным веером, который она держала с большей или меньшей грацией и кокетством; все наперебой стремились воспроизвести великолепие этого веера и состязались в самых невероятных предположениях, стараясь объяснить, почему она им пользуется. По-видимому, синьоре был свойствен крайний снобизм: ведь она прибыла в Европу из тропических областей и, казалось бы, должна была зябнуть, страдать от холода в здешнем умеренном климате; не переставая обмахиваться веером, она, как видно, рассчитывала, что все немедленно примут ее за северянку, вопреки темному лицу.
Прошло немного дней, и еще более потрясающая новость сделалась достоянием жадного любопытства публики.
Синьору, о которой идет речь, увидели на балконе Квиринала — великолепнейшим веером она приветствовала воображаемую толпу. В действительности же на площади в то время находился одинокий, случайно забредший туда прохожий, от которого толком не могли ничего добиться. Он даже не мог сказать, какого цвета было лицо у дамы. Необозримый простор этой площади, которая кажется еще больше, когда на ней всего лишь один человек, видимо, оказал какое-то магическое воздействие на голову прохожего, начисто опустошив ее. Тем не менее он клялся всеми святыми, что видел на балконе пресловутую синьору и она приветствовала его, размахивая большим красным веером.
Были опрошены привратники и солдаты, жандармы и чины тайной полиции, и никто из них не видел поблизости от дворца никакой дамы. Все входы в Квиринал находятся под строжайшим наблюдением с утра и до ночи, и синьора не могла проникнуть ни в одну дверь, если только не допустить, что эта дама могла по собственному усмотрению становиться невидимой.
Новое появление загадочной дамы, казалось, пролило свет на тайну. То обстоятельство, что она появилась на балконе королевского дворца и приветствовала оттуда рукоплещущую толпу (впрочем, площадь была пустынна), видимо, подтверждало предположение, что неизвестная синьора — и в самом деле принцесса; больше того, по мнению многих, уже невозможно было сомневаться в том, что она — африканская принцесса, прибывшая с частным визитом в столицу Италии. Да, это была настоящая, чистокровная принцесса, ибо, даже приехав с частным визитом, она не изменила своим постоянным привычкам и чувствовала себя в королевском дворце, как дома.
Однако президент республики, к которому обратились за разъяснениями, заверил, что в Рим не прибывала ни с официальным, ни с частным визитом никакая принцесса, никакая королева — ни белая, ни черная, ни серая, ни желтоватая, ни зеленая.
Каким же образом в таком случае она могла попасть на балкон королевского дворца?
Тщательно проведенное расследование с неопровержимой точностью установило, что вышеназванная королева достигла балкона Квиринала, ловко вскарабкавшись по водосточной трубе, а затем пройдя по карнизу, тянущемуся вдоль этого огромного здания. Когда же у знакомого уже нам горожанина спросили, что он может сказать относительно зада этой королевы, он, наконец, изменил своему привычному немногословию и не то с испугом, не то с возмущением заявил: что он может знать об этой части тела, коль скоро он даже не разглядел ее лица?!
Таким образом, все данные о заде неизвестной синьоры по-прежнему сообщал лишь тот крестьянин, который увидел ее возле могилы Нерона. Правда, к этим данным следовало относиться с величайшей осторожностью, им нельзя было полностью доверять, впредь до получения веских доказательств. Ведь крестьянин повстречал незнакомку в тот предутренний сумеречный час, когда особенно легко впасть в ошибку. Несмотря на это, крестьянин вновь был допрошен.
— Абсолютно ли вы уверены в том, что утверждаете?
— Конечно, уверен.
— Примите во внимание, что вопрос о заде этой дамы приобретает важнейшее, решающее значение. Ясно ли вы его разглядели? Можете ли вы утверждать это, положа руку на сердце? Ведь дело происходило при неясном, обманчивом свете, и вы легко могли впасть в ошибку, стать жертвой заблуждения.
— Никакой ошибки, никакого заблуждения! Я видел его совершенно отчетливо, видел, когда она вскочила и пустилась наутек. Он до сих пор стоит у меня перед глазами.
— Он был красный?
— Огненно-красный.
— И блестел?
— Как зеркало.
— Скверное дело.
— Куда уж хуже!
— Какое же это произвело на вас впечатление?
— Если бы у моей жены был такой зад, я бы, не раздумывая ни минуты, потребовал расторжения брака.
Многокрасочные еженедельники напечатали на первой полосе портрет королевы — столь оригинальной гостьи Вечного города. Лицо необычайной красоты, хотя и черное, как сажа; на голове — шапка в виде митры, украшенная жемчугами и бриллиантами и придававшая ей нечеловеческое величие; множество ожерелий из золота и драгоценных камней, которые доходили до колен; белое атласное платье, на котором серебром были вышиты слоны; пурпурная мантия, а на ней — золотое солнце, солнце тропиков. И наконец — красный веер, который с каждым разом делался все больше; этот легендарный веер был непременной принадлежностью ее туалета: какой шик!
В это время был отмечен новый факт.
В ресторане Доней на виа Венето, за одним из столиков, в обществе элегантного юноши была замечена красивая еще дама не первой молодости: она сидела и обмахивалась большим красным веером.