Честность бухгалтера Монтесоли, возведенная в принцип, в незыблемое правило, в своего рода девиз, проявлялась каждодневно в любом из его поступков, звучала во всех его речах. Говорил он очень мало и негромко, спокойно, никогда не повышая голоса, так что собеседник, которого Монтесоли, разговаривая, сверлил взором, напрягал все свое внимание, чтобы понять его, и не решался прервать директора громким вопросом, опасаясь заглушить его голос; когда Монтесоли обращался к людям с сомнительной моралью и недостаточно щепетильным, он всякий раз отрывисто и коротко повторял, что в промышленности и торговле честность при любых обстоятельствах должна быть на первом месте: он повторял это, возможно, полагая, что не все придерживаются того же мнения. С подобными людьми он держал себя сурово и неприступно — и так вести себя повелевала ему пресловутая честность.
Таков бухгалтер Монтесоли днем. Теперь нам следует узнать, каков он ночью.
Ночью бухгалтер Монтесоли — мошенник.
Всякий раз, когда ему случается видеть сны, а ему случается видеть их шесть раз в неделю, ему снится, что он обворовывает ту самую фирму, которой управляет с такой неподкупной честностью.
Днем этот честнейший администратор ревностно, педантично, старательно, осмотрительно управляет делами фирмы, а ночью столь же ревностно, изворотливо, с дьявольской изощренностью обкрадывает ее. Его исключительное административное умение делает из него необычайно ловкого мошенника, понаторевшего во всевозможных воровских ухищрениях. Каждую ночь, во сне, пылкая фантазия подсказывает ему и уже известные, и еще никому не ведомые, необычные способы и пути, при помощи которых можно успешно осуществить кражу; и, словно для того, чтобы он мог измерить масштабы своих возможностей, ему снится, будто он изобличен и затем чудесным образом оправдывается, избегает ответственности, выходит сухим из воды. Если днем он тщеславно гордится своей незапятнанной репутацией почтенного человека, то ночью его переполняет гордостью сознание, что в природе не существует более ловкого мошенника, чем он.
Бухгалтер Монтесоли никого не посвящал в свою тайну, даже собственную жену; она только замечала, что муж спит все меньше и меньше: по вечерам он постоянно находил себе дела, с которыми надо было покончить, прежде чем улечься в постель, а по утрам внезапно пробуждался еще до света, будто терзаемый докучной заботой, и вскакивал с постели с таким видом, словно спать дольше было грешно.
— Эти проклятые дела, к которым он так привержен, — жаловалась жена, — не дают ему даже выспаться по-человечески.
Иногда Эсмеральдине казалось, что ее муж — какое-то чудо природы, человек, всецело преданный делу, что он прежде всего специалист, теоретик, вот почему ему не до сна — он выше этого. Дело, безжизненное дело разъедает сердце и душу! А ее муженьку такая жизнь кажется абсолютно нормальной!
— Теперь, когда ты уже обеспечил благоденствие братьям Гори, упрочил их состояние, ты мог бы немного и поразвлечься, — со злостью говорила Эсмеральдина.
Вскакивая с постели, бухгалтер Монтесоли спрашивал себя: «А впрямь ли я честный человек?»
Одно время он даже думал обратиться к врачу, однако не сделал этого. У него не хватало духа произнести слово, которое днем не сходило у него с уст, даже в присутствии ученого медика, хотя тот, быть может, сумел бы разгадать тайну его двойной и двусмысленной жизни. «Как может возникать с такой настойчивостью в уме честного человека мысль о краже?» Пусть даже во сне! Если такая мысль просыпается в нем ночью, когда сам он спит, и не оставляет его до утра, значит, днем она дремлет где-то в глубине его сознания.
И бухгалтер Монтесоли по вечерам все позднее укладывался спать, а по утрам вставал все раньше.
— Он нажил себе бессонницу, потому что даже ночами печется о чужих интересах, дурень несчастный! — повторяла Эсмеральдина, не в силах побороть досады, — Мало он работает на них днем!
Эсмеральдина никак не могла с этим примириться и все не успокаивалась.
— Он дошел до нервного истощения, — возмущалась она. — А эти ловкачи бьют баклуши и пользуются плодами его трудов, он приносит им в жертву свой талант.
Браться Гори создавали недурные условия своему превосходному директору; боясь лишиться его, они не скупились на подарки и награды, увеличивали его долю в прибылях, но, понятно, львиную долю барышей получали они сами. Оба брата жили в роскошных апартаментах, у них было множество слуг, а их бухгалтер должен был довольствоваться скромной квартирой и одной служанкой. У хозяев были просторные великолепные автомобили. Когда им хотелось, они сами садились за руль, а в других случаях машину водил шофер: открывая дверцу автомобиля, он ждал с фуражкой в руке, пока синьоры Гори, нарумяненные и надушенные, со спесивым видом небрежно разваливались на сиденье. У бухгалтера Монтесоли была малолитражка, которую он всегда водил сам. С этой маленькой машиной был связан анекдот: синьора Нини, мать Эсмеральдины, жившая вместе с дочерью и зятем, весила всего девяносто килограммов, но при взгляде на нее всякий поклялся бы, что она весит вдвое больше; самой импозантной частью ее мощной фигуры был зад — даже в нашу трезвую эпоху я не побоюсь назвать его баснословным; не знаю только, что следует видеть в нем: чудовищную ошибку матери-природы либо ее шедевр. Из-за своих пышных форм синьора Нини не могла пользоваться малолитражкой, ибо слону не дано залезть в мышиную нору; она постоянно жаловалась и сетовала на это, ибо машина нужна была ей не для прогулок или вздорных поездок, а для посещения могилы ее бедного мужа, которую ей хотелось усыпать цветами и оросить слезами.
Однажды зять, критически оглядев тещу и решив, что субстанция у нее в высшей мере эластичная и рыхлая, почти студенистая, попытался силой впихнуть ее в малолитражку, но после нескольких попыток внезапно отказался от этой затеи, испугавшись, что, затолкнув тещу в машину, он не сумеет извлечь ее оттуда — и она так и останется там, как улитка в своей раковине.
Две дочки бухгалтера Монтесоли, Розетта и Грация, — старшей исполнилось десять, а младшей восемь, — помирали со смеху, наблюдая за тщетными усилиями отца, а Эсмеральдина в ярости топала ногами, думая о том, что в машину братьев Гори ее мамаша влезла бы без труда.
— Только богачи могут позволить себе роскошь толстеть, сколько им заблагорассудится, — заявила под конец Эсмеральдина, позеленев от злости.
И нетрудно было догадаться, каких богачей она имеет в виду.
С того дня синьора Нини больше не выглядывала в окошко, когда днем в воскресенье ее зять уезжал на прогулку в своей малолитражке: жена сидела с ним рядом, а Грация и Розетта устраивались на заднем сиденье.
— Бабушка сердится, она больше не провожает нас, когда мы уезжаем, и не встречает, когда мы возвращаемся, — говорили девочки и начинали смеяться, вспоминая о злополучном опыте, а Эсмеральдина, сидевшая рядом с мужем, приходила между тем в бешенство.
Синьоры Гори обычно наносили ответный визит Эсмеральдине, которая приезжала к ним в дни больших праздников отчасти из учтивости, а главным образом потому, что ей полагалось так поступать; и эти дамы держали себя с нею весьма любезно. Они понимали, что им следует хорошо обращаться с женой такого нужного человека, которого их мужья считали незаменимым; но их учтивость была слишком уж подчеркнутой и нарочитой. Если же они встречали ее в общественном месте, в театре или в кинематографе, где неизменно сидели на самых лучших местах, то лишь торопливо кивали ей головой — так здороваются с кузиной из провинции или с бедной родственницей: ведь. Эсмеральдине приходилось довольствоваться куда более скромными местами. В конце концов она была всего лишь женой бухгалтера, бывшего в подчинении у их мужей! У Эсмеральдины была шубка, даже две, правда вторая — изрядно потертая, потому что она носила ее в дождь и ходила в ней на рынок; а у синьор Гори было по четыре шубки, и все — необыкновенно дорогие и в отличном состоянии. Каждый сезон эти дамы шили себе новые туалеты и даже покупали новые драгоценности, а ее драгоценности были куплены еще в день свадьбы, и за одиннадцать лет, прошедших с того времени, изрядно устарели.