А они отвечали:
— Джованни, умоляем тебя, не забывай в молитвах своих сей малой пустыни и посещай ее и впредь, как свой собственный дом. Ида с миром.
С этим он отправился, но придя в Тоди, имел вид настоящего каплуна.
И много времени еще продолжались эти посещения, так что из свежего и румяного он превратился в худущего и бледного, и бродил он, исполненный смирения, наподобие св. Герарда из Вилламаньи, так что все его почитали за святого.
А когда он умер, мужчины и женщины приходили прикладываться к его руке, говоря, что он творит чудеса.
Вы видите теперь, сколь глубоко укоренилось в этом мире лицемерие, если такой человек, какого мы здесь описали, под конец своей жизни ни с того ни с сего превращается в святого.
О, сколько таких, которых из-за лицемерия, всегда господствовавшего, почитают за святых и блаженных, тогда как души их весьма от этого далеки. Уж очень трудно познать человеческое сердце и тайники души человеческой.
Новелла CXI
Брат Стефано, сказав, что он при помощи крапивы поднимет с постели дочь кумы, чтобы она не проспала, имеет с ней дело; девочка кричит, а мать, думая, что он орудует крапивой, уговаривает его поддать жару, чтобы дочь ее поднялась с постели; наконец она обнаруживает, что кум ее обманул, и не хочет больше с ним знаться
В Марке[47] в некоем местечке по названию Сан-Маттиа-ин-Кашано, в одной из церквей служил монах, которого звали брат Стефано. Недалеко от церкви жила его соседка, приходившаяся ему кумой, и у нее была красивая дочь лет четырнадцати или пятнадцати. Время было летнее, когда молодые обычно любят поспать. Когда эта девочка по имени Джованна еще спала, мать кричала ей, чтобы она вставала, а та отвечала, что встает, а после того, как мать еще много раз крикнет: «Джованна, вставай», — девочка все отвечала: «Встаю», — но так и не вставала.
Означенный брат Стефано, услыхав однажды крики и находясь в это время в церкви, быстро снимает с себя штаны, бросает их в угол, срывает несколько стеблей крапивы, которая росла тут же поблизости, в одной рясе выбегает за церковную ограду и направляется к куме, говоря:
— Кума, хочешь я пойду ошпарю ее так, что она встанет?
Мать отвечала: «Прошу вас», полагая, что он, будучи ее кумом и приходским священником, является — как и следовало бы — добрым католиком. Фра Стефано подошел к кровати, на которой была означенная Джованна, и, откинув простыни, влез на означенную Джованну, получив и радости и наслаждение, правда не без труда, так как означенная девушка плакала и кричала. Мать, слыша ее крики, приговаривала:
— Шпарь ее, шпарь ее, брат Стефано.
И означенный брат Стефано отвечал:
— Положись на меня, — а девочке он говорил: — Ты у меня встанешь, дурная!
А мать все говорила:
— Шпарь ее, шпарь ее, пока не встанет!
Наконец, прошпарив ее этим способом и удовлетворив вожделения своей похоти, он возвращается к куме с крапивой в руке и перед тем, как вернуться в церковь, говорит ей:
— Всякий раз, как она не захочет вставать, зови меня, и ты увидишь, как я ее ошпарю.
Когда брат ушел, Джованна встала вся в слезах и идет к матери, которая и говорит ей:
— Хорошо он тебя ошпарил?
Джованна отвечает:
— Там было что-то другое, не крапива. Подите посмотрите на постель.
И мать пошла посмотреть и, завидев признаки того, что брат Стефано ее предал и опозорил, стала говорить:
— Лживый кум, ты меня надул, но, клянусь тебе смертью господней, я тебе за это отплачу.
В тот же день брат Стефано имел наглость спросить у кумы, встала ли ее дочь, а та ему ответила:
— Убирайся, лживый кум, клянусь страстями господними, никогда больше не видеть тебе этого как своих ушей.
И больше никогда уж он к ней в дом не входил.
Вот почему неудивительно, что большинство не хотят подпускать к себе монахов и священников, настолько без всякого удержа пристают они к женщинам. Иные, и я, пишущий эти строки, в том числе, начинаем с того, что сочиняем тысячи мадригалов и баллад, но не удостаиваемся даже и поклона, а тот при первой же мысли сбрасывает с себя монашеское покрывало, оставляя его на попечение святых, нарисованных в церкви, и, как разъяренный бык, бросается совокупляться с первой попавшейся девицей».
Недаром предусмотрительно поступило венецианское правительство, которое, принимая во внимание, что не всякий может отомстить за жену или дочь, разрешило каждому безнаказанно, но с уплатой штрафа в пятьдесят сольдо, наносить духовным особам любые увечья, только бы они от этого не умирали.
47