Бистиччи рассказывает об одном из самых ранних гуманистических кружков Кватроченто, собиравшемся у Франко Саккетти-младшего. Саккетти «никогда не делал никакого дела: он занимался только словесностью». Дважды в году он приглашал к себе в загородный дом на два-три дня компанию из 10–12 «образованных и благородных людей». «Все они были из самых влиятельных в городе, образованных и опытных». Здесь можно было увидеть Пандольфи, Пьеро и Доменико Пандольфини, Аламанно Ринуччини и «ученнейшего грека Джованни Аргиропуло в сопровождении учеников», который был душой кружка. У Саккетти не развлекались играми, «как во многих виллах». «Прогулки, которым они предавались, были заполнены рассуждениями о словесности, об управлении общественными делами и о [других] достойных вещах».
«Родились между названными [мужами] узы любви столь великой, что можно сказать — были они многими душами в одном теле. Таковы плоды истинной дружбы. Был столь силен дружеский союз стольких достойных людей, что редкий день они не собирались вместе из-за сходства их нравов [совпадения их образа жизни]»{19}. «La similitudine di loro costumi» — удачная формула. В переписке Гуарино встречаются формулы не менее развернутые и точные (впрочем, тоже стереотипные для Кватроченто). Общность, к которой он принадлежит, — это «ученые люди и все сословие литераторов» (или: «занимающихся словесностью», «litteratorum ordo»). Гуманисты определялись через гуманизм. И действительно, сначала появились термины «studia humanitatis», «humanitas», а позже — «humanista»{20}. Другого критерия не знали, этот же существовал как идеальная норма поверх социальных различий. Конечно, под покровом стилизованных отношений такие различия не могли не давать о себе знать, но весь тон гуманистической среды оттеснял их в сторону, давал людям сойтись, невзирая на разницу в общественном положении; здесь первенствовали более интеллектуально блестящие, а не более богатые и могущественные. Не забудем, что в школе Гуарино, как и у Витторино да Фельтре, учились на равных лица самого скромного положения и отпрыски княжеских родов, что вообще сближению гуманистов разного происхождения способствовала унаследованная от века коммун и чуждая сословной дистанцированности «демократическая», как мы теперь сказали бы, общественно-бытовая атмосфера. Простота и достоинство в отношениях самых рядовых ремесленников с самыми именитыми людьми города хорошо видны, например, в новеллистике и особенно характерны для Флоренции.
«Сословие литераторов» — это «те, кто возделывает ученость, бодрствует при добродетелях, взыскует славы и научает своих дальних, современников и потомков». В 1427 г. гуманист Гаспарино Пергамено рекомендовал Гуарино ученика, некоего Франческо Мариано, который направлялся в Верону и был «готов перенести стойко все неудобства ради возможности присовокупить к латинскому языку еще и знание греческого». Корреспондент Гуарино ссылался в подкрепление просьбы на «такую тесную близость вследствие сообщества по этой нашей словесности (societas litterarum)»{21}.
…Когда на Флоренцию двигались нанятые Альфонсом Арагонским войска под командованием тирана Римини, неистового и просвещенного Сиджизмондо Малатесты, Синьория выслала к нему навстречу для переговоров Джанноццо Манетти. Гуманист и кондотьер беседовали о новых рукописях, попавших в библиотеку Козимо, и о других ученых материях. Придя в восторг от беседы, Малатеста раздумал воевать с Медичи и повернул войска. Правда, разгневанный неаполитанский король объяснял предательство Малатесты тем, что ему не было целиком выплачено условленное вознаграждение… Но, если даже это так, мы вправе поверить, что беседа с Манетти могла для такого поразительного человека, каким был Сиджизмондо, послужить дополнительной, тоже реальной причиной внезапного изменения настроения{22}. «Societas litterarum» воспринималось теми, кто был с ним хотя бы отчасти связан, вполне серьезно.
Пять условий Лоренцо Валлы
Лоренцо Валла, перечисляя пять важнейших условий, потребных для ученых занятий, жаловался, что он был лишен их всех. Первые два условия состоят в «общении с образованными людьми» («litteratorum consuetudo» — в весьма вольном современном переводе это можно было бы назвать «научной средой»), а также в «изобилии книг». Далее следуют «удобное место» и «свободное время» (temporis otium). И наконец, «душевный покой» — «animi vacuitas», особая «пустота, незаполненность, высвобожденность души», делающая ее готовой к наполнению ученостью и мудростью.