Люда озлобилась на весь свет после такого удара. Ее детские мечты разбились о жестокую реальность. Папа Инны оказался влиятельнее мамы Люды и медаль уплыла от нее. Люда получила медаль, но серебряную. Она ожесточилась настолько, что с ней стало невыносимо общаться.
Сдается мне, что Люда всегда была злой. Просто ей был нужен повод, как она любила выражаться, чтобы выплеснуть свою ненависть к человечеству наружу. Этим поводом стала уплывшая золотая медаль.
В общем, принципиальная Люда была единственной вегетарианкой в моем окружении. До Патрика. Люда демонстрировала окружающим свою брезгливость к мясу и мясным продуктам. Она не стеснялась показать окружающим свое мнимое превосходство. Да и было ли ее вегетарианство превосходством? Люда использовала свое вегетарианство как дымовую завесу зависти, которую она испытывала к обычным девочкам.
Например, ко мне. Хилое, тучное, рыхлое тело Люды не было привлекательным для мальчиков. А ей очень хотелось быть первой красавицей для них. Но ее пищевая аномалия и убитый обмен веществ не давали Люде никакого шанса быть сексуальной.
Не та порода. Поэтому вегетарианство было орудием мести более физически развитым девушкам. Да и мальчикам тоже.
Когда я смотрела, как Патрик подкатывает такие же карие, как у Люды глаза, в гримасе отвращения к потолку, из-за того, что в филе-о-фиш в Макдоналдсе ему положили сыр, я видела перед собой Люду.
Ужимки и гримасы у них были идентичны, как у однояйцевых близнецов. Даже внешне они были похожи как брат и сестра.
Вот идеальная пара! Думала я.
– Патрик, что случилось? – интересовалась я устало.
– Это сыр! Сыр, понимаешь!
– Ну и что с того? Ты же не ешь мясо, а сыр, вроде как, не мясо?
– Да, сыр это самое мерзкое, что я когда-либо ел в своей жизни! – возмущался Патрик, вытаращив глаза на меня, словно этот сыр подложила ему я.
Когда я ела мясо, Патрик буравил меня испепеляющим взглядом, будто я на его глазах поймала котенка, освежевала его и поглощаю при любителе кошек.
– Тебе нравится? – спрашивал меня Патрик в сто пятидесятый раз.
– О чем ты? – едва скрывая раздражение, спрашивала я, поедая отбивную, заедая бутербродом с вкуснейшим сыром и йогуртом в отеле Питера.
– Тебе нравится, то, что ты ешь?
Я думала, что если Патрик еще раз спросит меня об этом, то я проломлю ему голову. Но я не хотела портить себе аппетит.
– Какой у тебя большой завтрак! – сокрушался Патрик каждое утро.
– Патрик, мы едим только два раза в день: завтрак в 8.30 и ужин в 22.00. Я ем ровно столько, чтобы не падать от голода в обед, которого у нас никогда нет из-за плотного графика экскурсий. – оправдывалась я.
Патрик не платил за мои завтраки. Он платил за гостиницу. Завтрак в формате шведского стола был включен в счет. Я могла съесть хоть весь прилавок и выпить весь кофе, Патрик за это не доплатил бы ни копейки. Но ему было жалко для меня еды.
Когда в очередной раз Патрик спрашивал меня нравится ли мне мясо, сыр, йогурт и прочая не вегетаринская пища, я машинально отвечала ему, а сама думала о том, какой бы стала моя жизнь в Англии, согласись я выйти за Патрика замуж.
Скорее всего меня ждало бы принудительное овегетарианивание, а попросту сказать голодный паек уровня крота из мультфильма Дюймовочка. Пол зерна в день. Ни больше, ни меньше. О какой беременности, детях могла идти речь с таким потенциальным мужем, которому жалко было для меня уже оплаченной еды?
Какая жизнь меня ждала бы в Англии, согласись я бросить институт и ринуться, очертя голову, в этот международный брак? Уж лучше коксохим. И русские мужики. Пусть лучше наши мужики. Наши не стали бы считать за мной оплаченный кусок сыра. С нашими мужиками мне не было бы стыдно ходить по улицам и появляться перед соотечественниками.
И да. Мне было неловко гулять с Патриком. Мы общались на английском свободно, но мое физическое отвращение отделяло меня от нормального общения плотной пеленой. Хотя на мой аппетит оно не влияло.
Патрик мне был настолько неприятен как мужчина, что я не стеснялась при нем ходить нечесанной. Наоборот. Я стеснялась быть при нем красивой. Вместо сексуального кружевного белья, которое я сшила для нашей с ним первой ночи, я достала китайскую пижаму в сине-белую крупную полоску, в катышках. Она очень напоминала арестантскую робу. Вот в ней я по номеру и ходила.
Я почти не красилась. Только мылась. Первые несколько ночей я боялась приставаний Патрика. Но моя скованность и холодность его отталкивали. А может быть его не интересовали женщины? Я не представляю гетеросексуального мужика, который делил бы с красивой 28 летней девушкой постель и так до нее и не дотронулся бы.