До чего же он все умело проделывает… И сколько же времени все это у него занимает? Может, они с Майклом чересчур торопились достичь финиша, но чего можно ожидать от целеустремленных трудоголиков?
Данте, похоже, нравилось ласкать ее груди, и это очень приятно. Майклу тоже они нравились, но Данте казался настоящим ценителем.
Он увлек ее к кровати и поднял свитер. Раньше он только касался грудей, теперь же еще и видел их, и это казалось почти неприличным. Вмешательством в самое личное. Но, опустив свитер, она докажет правоту Майкла, поэтому приходилось стоять с поднятыми руками.
Он взвесил на руке ее грудь. Поднял, сжал и, наклонив голову, глубоко втянул сосок ртом. Ее тело сорвалось с мертвого якоря.
Она почувствовала, как скользят по бедрам слаксы, и, не желая оставаться в стороне, сбросила туфли. Он отступил ровно на такое расстояние, чтобы без помех стянуть с нее свитер и лифчик. Ничего не скажешь, этот человек умеет управляться с женскими одежками. Никакой возни, лишних движений — все идеально, вплоть до бессмысленных итальянских нежностей, которые он шептал ей на ухо.
Она стояла перед ним в бежевых кружевных трусиках и золотом браслете со словом «Дыши», выгравированным на внутренней стороне. Он снял свои туфли и носки — без всякой неловкости, расстегнул черную рубашку с ленивой грацией стриптизера, открывая один идеально очерченный мускул за другим. Сразу видно, сколько он трудится, чтобы сохранить рабочий инструмент в наилучшей форме.
Большие пальцы Данте прижались к ее соскам, все еще влажным от его слюны. Он сжал их двумя пальцами, и она куда-то уплыла, далеко-далеко, от всех бед и забот.
— Bella[14], — прошептал-промурлыкал он, как насытившийся лев.
Его рука, скользнув по бежевому кружеву между ее ног, стала потирать нежную плоть, но для этого она еще не была готова. Данте не помешало бы взять еще несколько уроков в школе жиголо.
Не успела она это подумать, как кончик его пальца медленно обвел кружево, и она судорожно схватилась за его руку, боясь упасть. Ослабевшие ноги подгибались. Почему она вечно воображает, будто может указывать другим, как делать их работу? Очередное напоминание о том, что и она не всезнайка и вовсе не может считаться экспертом в подобного рода вещах, да и во многом остальном тоже… Впрочем, вряд ли ей потребуются еще какие-то напоминания.
Элегантным жестом откинув одеяло, он уложил ее и сам растянулся рядом столь изысканно-точным движением, словно брал уроки у хореографа. Ему следовало бы писать книги типа «Секс — секреты лучшего итальянского жиголо». Впрочем, книги следовало писать им обоим. Ее будет называться «Как я сумела доказать, что была и осталась настоящей женщиной, и исправила ошибки прежней жизни». Ее издатель мог бы продавать их в наборе.
И сейчас она платила за это, а он дотрагивался до нее, так что настала пора ответить тем же, хотя они едва знали друг друга и это казалось чересчур преждевременным.
«Прекрати ты это!»
Она начала свое нерешительное исследование с его груди, перешла к спине. Майкл мгновенно откликался на ее ласки, но совсем не как этот человек.
Ее руки прокрались к его животу, бугрившемуся мышцами, как у атлета. Его брюки куда-то исчезли — когда он успел их снять? — а трусы были из черного шелка.
«Ну же, давай, не медли!»
Она коснулась его через тонкую ткань и услышала короткий полустон-полувсхлип, непонятно только, искренний или притворный. Пока было несомненным одно: он обладает врожденным талантом жиголо и несомненным умением обращаться с женщиной.
Она ощутила, как с бедер сползли трусики.
«А ты ожидала, что они так и останутся на месте?»
Он перенес свой вес на локти и стал целовать внутреннюю сторону ее бедер. Тревожные сирены уже вопили во всю мочь. Его губы скользнули выше, и Изабел, сжавшись, схватила его за плечи и оттолкнула. Некоторых вещей она допустить не может, даже ради того, чтобы стереть прошлое.
Он поднял голову, и в полумраке она увидела в его глазах вопрос. И безмолвно покачала головой. Он пожал плечами и потянулся к прикроватному столику.
Подумать только, она ни разу не вспомнила о презервативе! Похоже, просто подсознательно стремится к собственной гибели!
Он натянул презерватив так же ловко, как делал все остальное, и уже привлек ее к себе, когда она, отчаянно цепляясь за последние остатки здравого смысла, подняла вверх два пальца.
— Due? (два)
— Duex, s'il vous plaot*. (Два, пожалуйста фр.)
С красноречивой миной, по-видимому, означавшей «спятившая иностранка», он потянулся ко второму кондому. На этот раз пришлось приложить усилия, чтобы натянуть одну резинку поверх другой, и она отвела глаза, потому что неуклюжесть делала его более человечным, а этого ей не хотелось.
Его рука погладила бедро, развела ее ноги: очевидно, ее ждали все новые утонченные ласки. Но эта близость показалась невыносимой. Из уголка глаза медленно поползла слеза. Изабел повернула голову и промокнула слезу наволочкой, пока он ничего не заметил. Она хотела оргазма, черт возьми, не пьяных слез жалости к себе. Восхитительного оргазма, который прояснит ей голову и позволит уделить все внимание преобразованию собственной жизни.
И она потянула его на себя, а когда он замялся, дернула еще сильнее, поэтому он наконец подчинился. Его волосы мазнули по ее щеке, и она услышала его прерывистое дыхание. Его палец скользнул внутрь, и это было приятно. Ей следовало бы заставить его лечь на спину, а самой оказаться сверху.
Его прикосновения становились все медленнее, все обольстительнее, но она хотела поскорее достичь того, к чему стремилась, подняла бедра, чтобы поскорее вобрать его целиком. Он снова сделал, как она хотела, и стал входить в нее.
Она сразу поняла, что он в отличие от Майкла чересчур велик, но стиснула зубы и извивалась под ним, пока он не потерял контроль над собой и не погрузился в нее.
И застыл.
Она призывно изогнулась, требуя поспешить, помочь добраться туда, где она хотела быть, закончить поскорее, так чтобы она могла забыться хоть на минуту, прежде чем трезвый шепот, наполнивший ее пропитанный вином мозг, не сменится паническими воплями. И тогда придется признать тот суровый факт, что она нарушает все принципы, в которые так искренне верила, и это плохо. Неправильно. Дурно.
Он пошевелился, приподнялся и уставился на нее затуманенными похотью глазами. Она закрыла свои, чтобы не смотреть на него. Не видеть совершенства. Он сунул руку между их телами, стал ласкать ее, но его терпение только ухудшило ситуацию. Вино подкатило к самому горлу. Она оттолкнула его руку и качнула бедрами. Он понял намек и ответил медленными сильными толчками. Изабел закусила губу и стала считать от десяти до одного, потом от одного до десяти и снова оттолкнула его руку, борясь с тоскливым ощущением измены себе самой.
Прошло много-много вечностей, прежде чем он наконец забился в конвульсиях. Она терпеливо вынесла его содрогания и подождала, пока он не перекатится на бок. И, едва освободившись, буквально слетела с кровати.
— Аннетт?
Она, не обращая внимания, молниеносно натянула одежду.
— Аннетт? Che problema с'и?[15]
Изабел сунула руку в сумочку, бросила на кровать несколько банкнот и ринулась к двери.
Восемнадцать часов спустя слепящая головная боль ничуть не уменьшилась. Сейчас Изабел была где-то к юго-западу от Флоренции, пытаясь вести «фиат-панду» с заедающим рычагом переключения скоростей, в безлунной ночи, по незнакомой дороге, с дорожными знаками на языке, которого она не понимала. Вязаное платье собиралось толстыми складками под ремнем безопасности, и она так ослабела и размякла, что не смогла причесаться. И ненавидела себя, неопрятную, растрепанную распустеху. Интересно, сколько губительных оплошностей может сотворить умная женщина и все же держать высоко голову? Учитывая состояние ее собственной головы в настоящий момент, оплошностей даже слишком много.