А вот и первые деревья Раванузы, вот улица, на которой она живет. Навстречу шли медленным шагом, спокойно пережевывая свою жвачку, быки.
— Оэ! Недда! — вдруг раздался чей-то знакомый голос.
— Это ты, Яну?
— Да, это я; вот с хозяйскими быками возвращаюсь.
— А ты откуда идешь?
— Я из Пьяны. Сейчас только проходил мимо твоего дома. Мать тебя ждет.
— Как мама?
— Как всегда.
— Да вознаградит тебя господь! — воскликнула девушка, словно она ожидала худшего, и побежала дальше.
— Прощай, Недда! — крикнул ей Яну вдогонку.
— Прощай, — ответила она издалека.
Теперь Недде казалось, что звезды засверкали, словно солнце, а деревья, которые росли у дороги, такие близкие и родные, протянули к ней свои ветви, чтоб защитить ее, и даже камни, казалось, ласкали ее натруженные ноги.
На следующий день пришел врач. Он навещал больных бедняков по воскресеньям, — ведь этот день все равно нельзя посвящать делам по хозяйству у себя на усадьбе.
Да, по правде говоря, это был невеселый визит! Добряк доктор не привык излишне церемониться со своими пациентами, а в доме у Недды не было ни прихожей, ни друзей, которых можно было бы отозвать в сторону, чтобы сказать им всю правду о больной.
В тот же день совершили печальный обряд: в дом пришел священник в стихаре; звонарь принес елей; притащились две-три старушки, бормотавшие молитвы. Колокольчик звонаря так и заливался среди полей, и, услышав его звон, возницы останавливали мулов и снимали шапки.
Когда Недда услышала этот звон, долетавший до нее с каменистой тропки, она поправила грязное одеяло на постели больной, чтобы не видно было, что та лежит без простыни, затем накрыла своим лучшим белым передником хромой столик, под ножки которого были подложены кирпичи.
Когда священник причастил умирающую, Недда вышла из дому, опустилась на колени у порога и стала молиться. Бессознательно произносила она слова молитвы, уставившись, словно в беспамятстве, на камень, лежавший у порога, сидя на котором еще весной ее старая мать грелась под лучами мартовского солнца. Из соседних домов до Недды доносился обычный будничный шум, а по дороге спокойно шли люди, занятые своими делами.
Вскоре священник ушел, а звонарь лишь понапрасну проторчал у порога, рассчитывая, что ему, как обычно, подадут милостыню для бедных.
Поздно вечером, когда Недда бежала по улице Пунты, ей повстречался дядюшка Джованни.
— Эй, погоди, ты куда так поздно?
— Я за лекарством, доктор прописал.
Дядюшка Джованни был бережлив и любил поворчать.
— Какое уж там лекарство, — пробормотал он, — если святые дары не помогли. Врач, должно быть, стакнулся с аптекарем, чтобы кровь сосать у бедняков. Недда, послушай меня, побереги эти деньги и побудь лучше дома со своей старухой.
— Кто знает, может это лекарство ей поможет, — грустно ответила ему девушка и, опустив глаза, зашагала еще быстрей.
Дядюшка Джованни что-то проворчал ей вслед, а потом крикнул:
— Эй, Певунья!
— Чего вам?
— Я сам к аптекарю пойду: мне быстрей дадут лекарство, а ты не беспокойся. А покуда посиди с больной, чтоб ей одной не оставаться.
У девушки слезы навернулись на глаза.
— Бог вам воздаст, — сказала она и хотела было сунуть ему в ладонь деньги.
— Потом отдашь деньги, — грубовато ответил ей дядюшка Джованни и зашагал к аптеке с такой быстротой, словно ему было двадцать лет.
Недда вернулась домой и сказала матери:
— Дядюшка Джованни сам в аптеку пошел. — Голос ее звучал необычайно мягко.
До слуха умирающей донесся звон монет, которые Недда высыпала на столик, и она вопросительно взглянула на дочку.
— Он сказал, чтобы деньги я отдала потом, — ответила ей девушка.
— Пусть господь воздаст ему сторицей за его доброту, — прошептала больная. — Ты-то хоть не останешься без гроша в кармане.
— Мама!
— Сколько же мы должны дядюшке Джованни?
— Всего десять лир. Да вы не беспокойтесь, мама. Я буду работать!
Мать пристально взглянула на нее своими уже почти угасшими глазами и молча обняла дочку.
А на другой день пришли могильщики, звонарь да несколько старушек.
Перед тем как положить покойницу в гроб, Недда обрядила ее в лучшее платье и положила ей на грудь большую гвоздику и густую прядь своих волос. А те жалкие гроши, что у нее оставались, она отдала могильщикам, чтобы те бережно несли гроб по каменистой дороге, которая вела к кладбищу.