– Ага, расскажи кому понаивнее, – сказала Полина, – А на рисунках разве не голая женщина?
– Во-первых, не голая, а обнаженная. Ты что в музеях такого не видала?
– Не видала, – ответил за Полину Лорьян, – В Мавзолее Ленин одетый.
– Закройся, – отрезала Полина, – Общежитие тебе не музей.
– Но и не Мавзолей, – сказал Лорьян.
– Если бы общежитие хоть капельку напоминало Эрмитаж, – печально вздохнула Подзорова, – Я бы отсюда и не уезжала. Разрешили бы, я бы в Эрмитаже раскладушку поставила и жила бы. А потом, действительно, голая – не обязательно порнография.
– Фрейд вам кланялся, – резко отчеканила Полина, – Это в Эрмитаже она не порнография. Эрмитаж не стоит на переднем рубеже идеологического противостояния.
– А общежитие на переднем? – спросил Рогов.
– На самом переднем! Мы – молодежь. И поэтому стоим в первых рядах.
– Как штрафные батальоны, – вставил Лорьян.
– Пусть будет, как штрафные. Такая на молодежь возложена миссия – стоять на передовых рубежах. Вот пусть пенсионеры в Эрмитаж ходят, любуются и слюни пускают. А тут другое дело. То, что в Эрмитаже не порнография, в общежитии порнография в чистом виде. Это все равно, что ножик. На кухне это посуда, а в подворотне – холодное оружие. Вам дай такое рассматривать, вы всех тут перепортите.
– Перепортим? – удивился Лорьян, – Как раз наоборот. Общежитие это путевка в жизнь.
– Знаем мы ваши путевки, – капризно прижала губы Литвинова, – Некоторые после ваших путевочек в очухаться не могут.
– Слушайте, у меня эти рисунки случайно, – Андрей хотел покончить с этой темой.
– Случайно!? Это случайно не обнаженная тебе свой телефон дала? – усмехнулась Полина,
– Какая везуха! – сладко протянул Лорьян, – Завидую белой завистью. Ему обнаженные телефоны дают. А он, скромник, ни слова. Андрюха, может, номерок подкинешь.
– С кем мы имеем дело, – скривила губы Литвинова, – Таким ничего не стоит какую-нибудь гадость в чай подмешать, а потом нами воспользоваться, – и она демонстративно отодвинула свою чашку, как склянку с ядом.
– Ленуся, – усмехнулся Лорьян,– Ты же водку не пьешь, шампанского не пьешь, остается только чай или кефир. Но будь спокойна. Не подмешаем и не воспользуемся. Пользуются тем, от чего польза.
– Пошляк! – выкрикнула Литвинова.
– И это нам с вами, девочки подарочек перед Восьмым марта, – печально произнесла Полина.
Она стала выбираться с кровати, на которой сидела из-за дефицита пространства и стульев. А будучи девушкой плотной, способной закрыть собой вражескую амбразуру, выбралась из-за стола, она с трудом. В результате, недопитый чай выплеснулся ей на юбку и послужил добавочным катализатором для кипения ее возмущенного разума.
– Нет, порнография вам безнаказанно не прокатит, – произнесла она зловеще, как туба в похоронном марше, – Мы войну только начинаем.
Следом вскочила Литвинова.
– Ничего, ничего! – пригрозила она на высокой тонкой, нервной скрипичной ноте, – Это даром не пройдет!
– Ну вот, – Лорьян посмотрел им вслед, – Из комнаты нашей ушли комиссары и только остался обугленный след.
– Ты поосторожней. А то будет тебе обугленный след, – посоветовала Подзорова, которая себя к комиссарам не причисляла, и, ставя себя над схваткой, считала, что может давать советы.
– Детская болезнь крутизны в комсомоле, – сказал Лорьян.
– Полина не так глупа, как ты воображаешь, – предупредила Подзорова.
– Вот именно, – поддержал ее Суворов, – Полина выбрала себе роль агитатора, горлана, главаря. Тут такое дело. Если человек глуп и порет ахинею, ну, таким уродился. А если человек не глуп, а несет ахинею? Миссия! На передовых рубежах! С таким лучше не встречаться в темном переулке.
Подзорова нередко вспоминала, как она в прошлом году полдня героически выстояла на холоде в очереди в Пушкинский музей. На выставку «Сто работ французских импрессионистов» И не напрасно мучилась. Ох, как же она была счастлива увидеть это! Прикоснуться к прекрасному. К Андрею в комнату очереди не выстраивались, но желающие прикоснуться к прекрасному обнаружились. Первым, если не считать Полину, рисунки, по приоритету соседа, увидел Рогов. Андрей заметил, как глаза Рогова засветились, и по лицу загуляла блаженная улыбка. Он рассматривал каждый штрих обнаженной плоти, как после жажды в пустыне пьют воду. Ревность нашла на Андрея: Рогов так всматриваться не имеет права. Даже Андрей, хозяин, такого себе не позволяет. Но если отобрать у Рогова листки, мол, хватит, насмотрелся, тогда он черти что может подумать. Пришлось терпеть это бесцеремонное разглядывание. Потом пришел Лорьян. Смотрел, как знаток, цокал языком, разбирал анатомию по косточкам, сравнивал и с образцами античными, из музеев, и с неантичными, из общаги. Клялся, что девушка очень напоминает ему кого-то. Кого, он не может вспомнить. Андрей почувствовал уже не ревность, а испуг. Эта Таня с рисунка живет рукой подать от института. Есть вероятность, что Лорьян действительно ее видел. Вдруг он ее вспомнит? Тогда девушка из эфемерных, полусказочных созданий опустится в разряд реальных. Пока для всех, кроме Андрея она – нечто растворенное в заоблачных сферах. И только Андрей способен смотреть на рисунки особым взглядом. Взглядом посвященного в тайну. Он видел эту девушку. В этом было его особое потаенное преимущество, ставившее его связь с рисунками на порядок выше, чем у остальных. А если учесть, что на девушке с рисунка и ниточки нет, то его особая связь имеет особенный, тонкий, деликатный характер. Андрей готов был ревностно охранять свое право на скрытое преимущество.