Она вышла к остановкам. Теперь, если ехать в общагу, нужно сесть в автобус до метро, а если перейти дорогу, ты в институте. Она на автопилоте пересекла дорогу и дошла до своей кафедры. Приятных эмоций посещение кафедры не вызывало. Ее куратор, Александр Викторович, на последней консультации перед праздниками ее отчитал и предупредил, чтобы пока не устранит все недочеты, на глаза не появлялась. Она пока и не думала устранять. Но больше некуда. Ноги сами принесли. Как назло и Александра Викторовича в этот полусвободный день принесла нелегкая.
– Что, Шабрина? – удивился он, – Неужели за праздники все исправили? Не ожидал.
– Не совсем, – промямлила Нина.
– Я же вам сказал, пока все не исправите, не приходите. Вы там такого нагородили, светопреставление, – Нина молчала,– Ну ладно, вываливайте, что там у вас.
Нина вытягивала из тубуса дипломные листы, словно вытягивала шею на плахе. Вместе с листами на стол лег и рисунок церкви, который Нина, укладываясь, засунула в тубус.
– А это что? – увидел рисунок Александр Викторович, – Интересно! Я даже знаю эту церковь,– он подошел к окну, – Она отсюда видна. Вы рисовали? Шли бы вы, Шабрина, в Строгановку. Больше пользы было бы. Шабрина! Что с вами? – удивленно воскликнул Александр Викторович, заметив слезы на ее глазах.
Нина уже не могла сдерживаться. Она, плача, рассказала, что ее выгнали с квартиры. Преподаватель уже смотрел не на листы, а на ее слезы.
– Ну ладно, – сказал он, подумав, – Вам мало осталось. Я имею в виду до защиты. Пока немного в общежитии продержитесь. Я знаю, там и год можно прожить.
– Да не могу я,– прорыдала Нина.
– Как не можете? Я сам студентом прошел через это горнило. Еще не забыл тамошние порядки. Потерпите немного, – он снова посмотрел на Нину, – Ладно, я позвоню приятелю. Он художник, так, что, вы родственные души. У него есть студия. Невесть что, полусарай, вигвам, трущоба. Отопления нет. Мыши бегают. Туалет – жуть. Раскладушка инвалидная. Но какая никакая крыша над головой. Я там, когда от жены ушел, несколько месяцев прожил. Притом зимой. Козлом грелся. А сейчас уже тепло. И вам всего полтора месяца нужно. Приятель мой в своей студии не так часто появляется. Приезжайте через два-три дня. Я у него узнаю. А вы пока налегайте на диплом. Работа – лучшее лекарство.
Майские праздники для студента рубеж, где прощаются с беззаботной жизнью. После майских праздников в общежитии явственно ощущается приближение сессии. Постепенно затихает, сходит на нет неровный пульс ударов мяча на спортивных площадках. Все меньше беспечности на лицах, все больше озабоченности. Но самый верный показатель – все столы в учебных залах теперь заняты. После майских шутки в сторону.
– Я не философ, – рассуждал как-то Лорьян, – Философ залезет в пустую бочку и плодит умные мысли. А в институте, подобном нашему, нужно чертить, чертить и чертить. До чертиков. И бочка для этого не катит. Нужна плоскость. Как говорил другой философ, дайте мне плоскость и я проверну курсовой. Нужна чертежная доска. А доски в дефиците.
В ту самую пору, когда свободные доски становятся таким страшным дефицитом, что даже снятся во сне, когда начинается зачетные и экзаменационные страсти, выпускники, уже скинувшие с себя это бремя, возносят свой крест на голгофу диплома. Самое время зачастить на консультации. Встреча с куратором становится глотком воды в пустыне. А кураторы считают, что из них высасывают кровь. Точнее, к исполнительным, старательным и толковым студентам кураторы терпимы. У Андрея все было терпимо. И институтские дисциплины давались, и куратор был человечным. А Нине Шабриной, которая сама не отличалась старательностью и понятливостью, куратор достался требовательный, въедливый, даже занудный. И Нина девочкам на него бесконечно жаловалась.
Однажды, когда Андрей пришел на консультацию, он застал нам кафедре Нинку, которая что-то обсуждала со своим куратором. Что она могла обсуждать? Показывала свои листы. Но как? Она не выглядела нашкодившим щенком. Она улыбалась, словно у нее с дипломом полнейший ажур. А ведь как ее когда-то трясло от экзаменов! И диплома она боялась. Но после дня Победы у нее что-то переменилось. Прямо расцвела. Девчонки удивлялись. Не могли понять, что случилось. Свои дела Нина держала в секрете. Слышали только, что она куда-то от своей бабки съехала. И даже всезнающая Полина Гринблат не знала теперь о Шабриной ничего. Шабрина легла на дно. Тем более, Андрей знал о Нинке совсем немного. Но судя по тому, что она позволяла себе улыбаться во весь рот, и даже тихонько хихикать на то, что говорил Александр Викторович, дно было достаточно мягким.