— Мне все утвердили, — зачастил он. — На создание сценария дали месяц. Без тебя я не справлюсь.
— У меня начало учебного года, надо…
— К черту надо! Идея твоя? Твоя. Кстати, в титрах так и будет написано: «По идее Анны Хотьковой». Ты просто обязана мне помочь. И в договоре предусмотрена оплата консультанта. Поверь, никакую твою учительскую зарплату и сравнить нельзя.
Прозвенел звонок.
— Олег, слышишь, звонок.
— У тебя сколько уроков?
— Шесть, — покорно ответила Аня.
— Я подскочу к концу занятий, и мы все решим!
Когда она положила трубку, то обнаружила, что никто из учителей, кроме старенькой математички, на уроки не ушел. Все смотрели на нее вопросительно. Заговорила англичанка:
— Ты, надеюсь, согласишься?
— На что?
— Как на что? Да он же всеми словами просит тебя вернуться к нему, неужели непонятно?
— Я лично поняла только, что он просит меня стать консультантом в его новом фильме.
Аня вошла в класс с улыбкой.
— Ребята, — обратилась она к классу, усаживаясь, — если вы пообещаете мне выучить программный материал по учебнику, — она подняла книжку и перелистнула три жалкие странички, — я расскажу вам… — она сделала паузу, придумывая, что же расскажет, — о Нижегородской ярмарке, о гастролях там частной оперы Саввы Мамонтова с молодым Федором Шаляпиным, о том, как он объяснился в любви своей будущей жене, балерине из Италии Иоле Торнаги.
— Конечно, обещаем! — закричал класс.
— Но я проверю на следующем уроке. А теперь слушайте..
…Когда после занятий они выходили из школы с Олегом, Аня услышала, как красавец из десятого «Б» довольно точно пел молодым баском:
Онегин, я клянусь на шпаге, Безумно я люблю Торнаги!
Именно так объяснился в любви Шаляпин, исполнявший партию Гремина в «Евгении Онегине», своей будущей жене и получил за это выговор от владельца оперы Мамонтова, хотя по воспоминаниям современников сам Мамонтов едва удерживался от смеха.
— Ты разбазариваешь сюжетные ходы фильма, — шутливо набросился Олег на Аню.
— Просто у меня хорошее настроение, — ответила она и подумала, что, видимо, причина кроется в нарастающем предвкушении интересной и увлекательной работы с материалами к фильму, а возможно, и в подсознательном ожидании какой-то радости, которая должна же наконец прийти на смену всем ее неприятностям.
Она вернулась домой около десяти. Ее ждало письмо от Лены, каким-то невероятным образом дошедшее за десять дней. Лена рассказывала о событиях, о которых уже сообщил ей Олег. Он все-таки вовлек ее в работу над переводом синопсиса, потом получилось так, что ей пришлось переводить на небольшом совещании по поводу фильма, потом появился оператор-англичанин, и Лена переводила уже и с русского, и с английского на итальянский и обратно, а когда понадобился перевод с французского, она легко справилась и с ним. Продюсер пришел в восторг и сказал, что будет работать только с этим переводчиком, тем более что синьора великолепно знакома с темой фильма.
Аня перечитала письмо еще раз, положила его на стопку книг о Шаляпине, перебрала пачку библиотечных карточек, приняла душ и легла спать.
День, такой яркий, насыщенный, светлый, завершился. Что ждет ее? Будут ли еще такие же дни или со дня на день кончится бабье лето, пойдут дожди и начнется тусклая, серая, промозглая московская жизнь от урока к уроку с редкими выходами в консерваторию или на историческое общество?..
Прошла неделя.
Позвонил отец и предложил пойти в Малый зал консерватории, и Аня, несмотря на крики и вопли Олега, что у них нет времени ни одного часа, согласилась — работа с Олегом очень утомляла, часто вспыхивали ссоры. В творчестве он был обидчив, как ребенок, написанное считал чуть ли не незыблемым, замечания встречал в штыки, одновременно требуя критики.
Несмотря на то что отчетный концерт проходил днем, Аня, зная консервативный вкус отца, принарядилась — благо в школе у нее оказался свободный день, и выглядела так, что и сама осталась довольна собой.
Они встретились с отцом у входа в Малый зал. Стояла хорошая погода — конец октября, бабье лето доживало свои последние дни. Народу собралось довольно много, большинство с цветами. Они поднялись по лестнице на третий этаж. Аня с грустью отметила, как тяжело дышит отец, и предложила прежде, чем войти в зал, посидеть несколько минут на диванчике, у окна, переждать начавшуюся одышку. Она рассказала о письме Лены и о работе с Олегом.
— Ты совершенно уверена, что у тебя к Олегу ничего?
— Совершенно, — с чистой совестью ответила Аня. — Мы друзья.
— Скажу по секрету, мама иногда вздыхает и надеется.
Они встали, взяли у дежурной, сидевшей за маленьким столиком у входа в зал, программку и направились к двенадцатому ряду, давно облюбованному ими.
— Взгляни, — показал отец Ане программку, — тот самый мальчик, которого мы слушали с тобой. Он заявлен во втором отделении.
В антракте они вышли в тесное фойе, а точнее, на лестничную площадку, не приспособленную для большого количества публики, зато украшенную белыми мраморными досками, где золотыми буквами были вписаны имена выпускников, окончивших с отличием консерваторию за все прошедшие годы. Спускаться вниз по лестнице не решились, чтобы не возобновилась одышка у отца. И вдруг краем глаза Аня увидела его. Он выходил из зала прямо к ним, сдержанно улыбаясь, такой же высокий, спокойный, как и там, в Турине. Сердце ухнуло громко-громко. Отец, словно услышав его, настороженно спросил:
— Что с тобой?
— Ничего, — ответила Аня и ухватилась за него, как маленькая девочка.
Незнакомец подошел, поклонился, спросил, опуская избитое «какая встреча!»:
— Вы меня помните?
— Конечно, — ответила Аня и подумала, что вот оно, подсознательное предчувствие и ожидание радости.
Отец поглядел на дочь — у нее нестерпимо сияли глаза и на губах застыла легкая улыбка.
— А это, насколько я могу судить по явному сходству, — продолжал незнакомец, — ваш отец?
— Да. Познакомьтесь, Андрей Иванович, мой папа, — и Аня улыбнулась невольной тавтологии. — А это…
— Владимир Игоревич, — закончил он и обратился к отцу: — Мы были с вашей дочерью на одном концерте в Турине.
— Но не познакомились, — продолжала Аня, глядя ему в глаза. — Так что, папа, представь меня, — шутливо добавила она.
— Моя дочь Анна.
— Очень приятно, — принял предложенную игру Владимир Игоревич.
Все время, пока они говорили, с ним здоровались проходившие мимо дамы, старушки, мужчины.
— Вы, видимо, здесь свой человек? — спросила Аня.
— До известной степени. Собственно говоря, я пришел послушать одного студента, — и он назвал фамилию, отмеченную в программке отцом. — Он был учеником моей жены.
— Я уже слышал его прежде, — сказал отец, — он производит великолепное впечатление. Почему он ушел от вашей жены?
— Она погибла в автокатастрофе, — просто ответил Владимир Игоревич.
— Простите бога ради, — смутился отец.
— Ничего. — Он замолк на мгновение. — Три года назад… Парень невероятно вырос, я слежу за ним.
— Вы тоже преподаете? — спросила Аля.
— Нет, я даже не музыкант. Когда-то таких, как я, называли меломан. Потом слово затаскалось.
— К сожалению, многие старые добрые слова меняют свою эмоциональную окраску под влиянием времени, — констатировал отец, стараясь увести разговор от больной темы.
— Привет, Володя! — раздался мужской голос. Владимир Игоревич оглянулся, извинился и обнял немолодого полного мужчину с рыхлым, безвольным лицом. Они расцеловались. Это был тот самый музыкант, в классе которого учился молодой скрипач.
Владимир Игоревич вернулся к ним.
— Это профессор, у которого моя жена работала ассистентом. Он не только блестящий скрипач, но и потрясающий педагог.
— Родственная душа, — улыбнулась Аня.
— Вы тоже педагог?
— Да, школьный… историк, — ответила Аня, и отец удивленно взглянул на нее, — обычно она не торопилась сообщать, что работает в школе. Как ее следует понимать? Уничижение паче гордости?