Близким к Джентиле по духу своего живописного творчества, но более внимательно всматривающимся в окружающую его действительность и более точно передающим ее отдельные, конкретные черты, в особенности в области портретной, был живописец и медальер Антонио ди Пуччо ди Черрето, прозванный по месту своего рождения (Пизе) Пизанелло (1395–1450), но работавший в Вероне, Венеции, Мантуе, Риме, Милане, Ферраре и Неаполе[457]. Его росписи, например «Святой Георгий и принцесса» в церкви св. Анастасии в Вероне, нарядны, праздничны; по средневековому многочисленные и плохо связанные воедино отдельные элементы их кажутся прямо выхваченными из окружающей художника жизни. Таковы собаки и баран на первом плане фрески, лошади и костюмы в центре композиции, город и виселица на фоне ее. Все вместе производит впечатление несколько пестрое, но в общем красивое и по-своему цельное.
Зато чрезвычайно едины, лишены излишней детализации и выразительны медали Пизанелло, снискавшие ему громкую славу. Портретные головы в них дают яркие и конкретные и в то же время обобщенные, типизованные характеристики. Живые люди первой половины XV в. смотрят на нас с этих небольших бронзовых медалей, простых, безукоризненно гармоничных и ясных. Несколько более детализованы и дробны оборотные стороны медалей Пизанелло, изображающие гербы, девизы, символические фигуры, но и они не нарушают гармонии, пронизывающей и объединяющей произведения этого мастера малой формы (илл. 37).
Двойственность, свойственная многим мастерам начала XV в., отличает и творчество сиенского мастера Стефано ди Джованни, известного под именем Сассетта (1392–1450)[458]. Этот художник, в последнее время привлекающий особое внимание и симпатии знатоков, отличается своеобразным сочетанием традиционных на его родине готически-церковных установок с чисто флорентийским стремлением реалистически передавать объемы и с умиленным вниманием к мельчайшим бытовым, чисто жизненным деталям. Таково его «Шествие волхвов»: в совершенно реальном холмистом пейзаже, оголенном ранней весной, движется кавалькада реальных сиенских купцов начала XV столетия, в их своеобразных костюмах, с их особыми повадками, с их слугами и собаками и даже с обезьяной, примостившейся на одной из лошадей. А в холодном небе вереницей летят журавли, вторя движению всадников.
В другой картине — сиенском «Поклонении волхвов» — Сассетта также наделяет обычную иконную сцену рядом конкретных, подсмотренных в реальной жизни элементов. Волхвы одеты в моднейшие костюмы середины XV в.; собаки, оружие, сосуды кажутся написанными с натуры (илл. 58).
То же сочетание элементов, характерных для XIV в., с новыми достижениями века XV, сочетание, отражающее глубокую внутреннюю борьбу, проявляется и в творчестве одного из крупнейших живописцев Флоренции, почти современника Сассетты — Гвидо ди Пьетро, известного под своим монашеским именем Фра Джованни да Фьезоле, или Фра Беато Анджелико (1387–1455)[459]. Как жизнь, так и творчество этого художника-мечтателя уже в его время, и особенно после его смерти, были окружены легендами. Такими словами заключает Вазари свою общую характеристику художника: «В общем этот святой отец, любые похвалы которому были бы недостаточными, во всех своих делах и словах обнаруживал простоту и скромность, а в своей живописи легкость и благочестие, так что святые, которых он писал, более похожи на святых, чем у любого другого художника. Он имел обыкновение никогда не переписывать и не поправлять ни одну свою картину, а оставлять ее в том виде, в котором она появилась на свет в первый раз, ибо он считал (как он говорил сам), что такова была воля господня. А другие утверждают, что Фра Джованни никогда не брал в руки кисти, не сотворив сначала молитвы. И он никогда не написал распятого, не оросив щеки свои слезами, и поэтому в ликах и движениях его фигур ясно видна искренность и величие его духа и его истинно христианская вера»[460].
Всю жизнь сохраняя искреннюю религиозность, свойственную средневековью и глубоко чуждую всему передовому в Италии XIV — начала XV в., создавая произведения строго церковные по содержанию и предназначенные в своем большинстве для церковных учреждений, заслужив недаром прозвище «блаженного, ангельского брата» (Беато Анджелико), Джованни да Фьезоле объективно был, однако, далеко не чужд стремлениям, вкусам и симпатиям уже непреодолимой в его время идеологической системы Возрождения, обнаруживая этим, может быть, более ясно, чем любой другой художник или писатель, радикальную и всеобщую победу этой идеологической системы. Даже самый убежденный и субъективно искренний защитник старого не мог уже мыслить и творить по-старому ни в домедичейской, ни в раннемедичейской Флоренции, ни в восстанавливаемом послеконстанцскими папами Риме, ни даже в тиши келий монастыря во Фьезоле. Как бы помимо воли художника традиционно иконные золотые фоны его церковных композиций сменяются ясными, воздушными и вполне реальными пейзажами; плоскостное, условное построение уступает место наивно построенной, но достаточной убедительной перспективе; у святых — жизненные, индивидуально выразительные лица (илл. 59). Второстепенные персонажи выступают в современных художнику костюмах, а произведения в целом, при всей небесности своей нежной розовато-голубой красочной гаммы, производят впечатление удивительно земное и радостное. Так убежденный и страстный защитник старого мировоззрения помимо своей воли становится одним из самых характерных и пленительных представителей нового искусства.
457
458
459
Литература о Фра Беато Анджелико громадна, см., напр.: