— Подруга? Она мне вовсе не подруга, мы только пишем вместе одну работу.
— Значит, я ошибся.
Рита положила вилку и промокнула салфеткой губы.
— Она красива, не правда ли? — Лицо Риты напряглось в ожидании его реакции.
Другой на его месте ответил бы: да, красива, но не на мой вкус, или: меня не красота привлекает. Итамар не смог.
— Да, она красивая, — сказал он наконец, чтобы прервать молчание. И когда Рита не откликнулась, добавил: — Красота — это еще не все.
Итамар всегда испытывал затруднения в таких случаях, но не от недостатка сообразительности, а из-за своего характера. Даже если теоретически он ясно представлял себе, что надо говорить и делать, на практике не получалось. Иногда он попадал в неловкое положение из-за какого-то детского упрямства. Неудивительно, что в детстве он часто выводил из себя мать.
— Почему ты не сказал этому мальчику, что к тебе пришли двоюродные братья или бабушка или дедушка, разве можно говорить «я не хочу тебя видеть?» — корила она Итамара, когда он был маленьким. — Ты не понимаешь, что он обиделся? Так у тебя совсем не останется друзей!
Если бы она продолжала наставлять его и дальше, то в один прекрасный день, возможно, пожала бы плоды своих трудов, но в тринадцать лет Итамар переехал в Нью-Йорк, в общежитие Джульярда, и на этом материнское воспитание, в общем, закончилось. Так что Итамар таким и остался.
Увидев лицо Риты, он понял, что лучше было бы промолчать.
— Мне она кажется просто очаровательной, — с улыбкой заметила Рита после недолгой паузы.
Внезапно улыбка исчезла, и резким движением она вонзила вилку в помидор.
Итамар вернулся к своей тарелке, взялся за курицу а-ля Гахелет, потом за рис. Не нужно было видеть лица Риты, чтобы понять, как она уязвлена. После неловкого молчания Итамар набрался храбрости и весело сказал:
— Нелегко было достать материал. Рита подняла глаза.
— Материал? — Она немного пришла в себя.
— Ну да, материал для фильма. Я сильно зависел от Сильвии Аспель. Вначале она отказывалась что-либо рассказывать, несмотря на то что была со мной знакома и знала, как я восхищался ее мужем. Потом постепенно смягчилась. И все же это было трудно, особенно во всем, что касалось его взаимоотношений с первой женой, Жюльетт Жиро… У них зверский темперамент, у этих артисток.
— У меня тоже, — заметила Рита. — Я ведь тебе говорила, что, по существу, я такая же.
— Она не уставала поносить Жюльетт Жиро, полагая, что та была для Меламеда несчастьем, настоящим несчастьем. Она считала, что эта женщина оказала на него разрушительное влияние как в личном плане, так и в творческом. Не однажды Сильвия тащила меня к роялю и показывала, как аккомпанировала Жюльетт: «Вот смотри, что она здесь делала, — и играла две-три фразы из Шумана или Вольфа. — Как можно так играть? Это может сгодиться только для такого шарлатана, как Эрик Бруно! Но для Шауля?! Послушай сам и скажи». И она снова проигрывала то место так, как любила это делать, аккомпанируя Меламеду. Тут она увлекалась и играла романс до конца. Ясно было, что в своем воображении она слышала поющего вместе с ней мужа. Грустно было видеть, как она играет одна, как пытается звуками оживить Шауля Меламеда.
Итамар умолк. Он думал о другой встрече с Сильвией, думал, мучаясь раскаянием за свою слабость, хотя по прошествии времени понял: именно она устроила так, что он оказался в ее спальне.
«Он часто работал в кровати, читал ноты или пел про себя, обдумывая будущее выступление, — рассказывала Сильвия. — Тебя, конечно, не интересуют мелкие, вроде бы несущественные детали, то, например, как выглядела комната Шауля или его кровать».
«Почему же, очень интересуют. Разумеется, я хотел бы это увидеть…» Она усадила его на кровать, чтобы он физически ощутил атмосферу, в которой жил Меламед. Потом села рядом и посмотрела на него долгим ожидающим взглядом: когда же он протянет к ней руку?… До сих пор Итамар не избавился от чувства, что это он ее использовал, а вовсе не она его. Ему казалось, что Сильвия была в те дни особенно слаба и ранима …
Вдруг Итамар почувствовал пальцы на своей руке. Пальцы Риты. Она поняла, что он нервничает, и хотела его приободрить.
Трапеза продолжалась в спокойствии и приятности. Рита не забыла немного оставить на тарелке. Потом они попросили принести кофе. Пока они ждали, Рита была задумчива и почти не говорила.
— Она носит бюстгальтер с накладками, — бросила она, когда официантка поставила чашки и ушла. Итамар поднял глаза:
— Кто носит?
— Мерав.
— А-а, Мерав, — сказал Итамар. — Я уже и забыл. Он действительно забыл о ней.
VII
Итамар заснул, едва успев лечь в постель — верно, вино подействовало, — но через четверть часа проснулся. Разные мысли не давали ему покоя. Что в его сценарии может не понравиться комиссии? Он относился к сценарию как к почти законченному произведению, хотя и знал, что с началом съемок возникнет необходимость вносить разные поправки. То, что кажется отличным на бумаге, возможно, придется поменять или даже выбросить. И так будет продолжаться до последнего съемочного дня. А потом начнется монтаж, который продлится многие месяцы. Но именно так вещь обретает плоть и кровь. Человеческий мозг не в состоянии представить себе, во что превратятся плоды его собственной фантазии.
И все же Итамар был уверен в достоинствах своей работы. Сценарий, по его мнению, являл собою крепкую основу для хорошего фильма, конечно, при условии, если ему не станут мешать. Он снова и снова перебирал в уме те эпизоды, которые ему самому внушали сомнение. Не на эти ли сцены обратила внимание комиссия?
И еще одно. Будет ли ясно зрителю, что именно Сильвия была инициатором их с Шаулем сближения? Может быть, надо показать, как она пишет Меламеду и просит о встрече еще до того, как их увидят вместе в его студии?
Он попросит Сильвию снова показать ему то письмо. Завтра, после встречи в академии, он ей напишет. Хорошо, что он не позвал ее в Израиль. Она могла понять его неправильно… К тому же чувство одиночества как-то притупилось. По крайней мере, с того момента, как он встретил Риту. Его тянуло к ней. Ему больше не мешало, что она замужем. Может быть, потому, что он обладал способностью отгонять от себя мысли о всяких неприятностях и осложнениях.
К тому же Рита говорила с ним о своем замужестве совершенно свободно. Следующую встречу назначила так, словно это само собой разумелось. «Гади ужасно рассердится, если узнает, что я поехала в Иерусалим на концерт Мартена одна», — объяснила Рита, и этого вполне хватило, чтобы изгнать из сердца Итамара последнее сомнение.
Он заворочался в кровати и в конце концов зажег свет. Затем сел, оперся спиной о подушку и открыл «Протесты, слова и фантазии». Это была одна из двух пьес Мурама, которые он взял в библиотеке. Прочитав страницу, он убедился, что не может сосредоточиться. Ита-мар закрыл книгу и стал разглядывать фотографию на обложке: Мурам в австралийской черной шляпе. На лице драматурга сияла широкая израильская улыбка. Глаза смотрели прямо в объектив.
«Что за личность скрывается за этой симпатичной внешностью?» — раздумывал Итамар. Понять было трудно. Итамар положил книгу на полку и попробовал взяться за другую пьесу: «Сомнения, слова и мысли». Обе пьесы были недавно переработаны в сценарий, по которому Узи Бар-Нер поставил фильм. Во время съемок возникла некоторая напряженность между известным писателем и именитым режиссером. Мурам не желал пожертвовать ни единым словом для удовлетворения типичных для кинематографа требований компактности и динамизма. «Я не позволю, чтобы здесь развели Голливуд», — процитировали его в одной из статей, посвященных спору на высоких тонах, вспыхнувшему между Мурамом и Бар-Нером. Когда в конце концов было официально объявлено название фильма, всем стало ясно, что Мурам победил. Оно объединяло названия обеих пьес, хотя слова были слегка переставлены: «Протесты и сомнения, мысли и фантазии, слова, слова».