— Бар-Кохба тут ни при чем, — ответил вместо Апельбаума Итамар. — Бенцион думал…
— Я думал, — вмешался Апельбаум, — что, поскольку ты пишешь роман об исторической фигуре, а Итамар тоже занят реальной личностью, человеком из плоти и крови, ты мог бы дать ему хороший совет, — и Апельбаум объяснил Берману суть дилеммы, перед которой стоял Итамар.
— Меня это не удивляет. Вовсе не удивляет, — ответил Берман, выслушав рассказ Апельбаума. — Что тебе сказать, Итамар? Проблема твоя не проста. Когда я еще только думал написать о Бар-Кохбе, то радовался тому, что до нас дошло так мало исторических фактов. Если бы ты делал фильм о нем, а не о Шауле Меламеде, тебе было бы гораздо легче. Что мы знаем о Бар-Кохбе? Очень немного. Ты обладал бы полной творческой свободой.
— Ты не пишешь о Бар-Кохбе? — спросил с тревогой Апельбаум.
Берман отрицательно покачал головой.
— Но даже в таком случае я не имел бы права искажать суть вещей. — Итамар вернул разговор к своему фильму.
— Конечно. Ты даже не представляешь себе, с какой легкостью можно все переврать, — сказал Берман. — Посмотри, что с ним сделали все эти псевдоученые, все эти, с позволения сказать, знатоки.
— Что вы имеете в виду? Что ему сделали?
— О, ты, наверно, не был здесь, когда короны пророков напялили невеждам, а борцов за свободу низвели до ранга кровожадных фанатиков. Откуда ни возьмись появляется человек, который никогда в жизни не занимался историей, и бац! — по мановению волшебной палочки становится авторитетом по Бар-Кохбе. Его сделали специалистом по восстанию! И он разглагольствовал о безумии Бар-Кохбы и о том, что тот якобы несет ответственность за изгнание еврейского народа. Разумеется, все это неспроста. Необходимо было на живом примере показать, к чему приводит противодействие «всему миру» и что случается, когда руководствуются «националистическими интересами». Представьте себе: Бар-Кохба виновен в нашем долгом изгнании! Ни больше ни меньше! Собрали симпозиумы, настрочили газетные статейки, чего только не делали. Даже телевизионный суд ему устроили. И таким путем написали новую историю для невежд, в которой Бар-Кохба привел к опустошению земли Израиля! Как будто после него не были написаны здесь, в Эрец-Исраэль, Мишна и Иерусалимский Талмуд. Как будто не было здесь — кроме, конечно, нескольких тяжелых лет после восстания — периода культурного расцвета и государственной автономии, длившегося свыше двухсот пятидесяти лет! Соединенные Штаты существуют меньше. Я был бы счастливейшим человеком, если бы мне сегодня пообещали, что государство Израиль продержится четверть тысячелетия.
— Я не могу разделить твои чувства, Нимрод, — запротестовал Апельбаум, — мне трудно радоваться при мысли, что наше государство не будет существовать вечно.
— Вечно? О чем ты говоришь, Бенцион? Ты можешь себе представить, что мы выдержим еще хотя бы пятьдесят лет, учитывая все, что происходит вокруг?
— Ну, если арабы…
— Арабы? Кто говорит об арабах? Конечно, при создавшейся ситуации арабы в конце концов завладеют всей страной до последнего кусочка земли и уничтожат каждого из нас — мужчин, женщин и детей, — но проблема не в арабах. Все дело в нас, евреях. Выясняется, что мы просто не хотим независимого государства. То есть мы не готовы взять на себя ответственность за его существование. Посмотри, с каким энтузиазмом наши министры передали арабам Бейт-Лехем, город, где родился Давид! И это еврейские государственные деятели? Хоть бы расстроились немного. Ты видел их лица? Сплошная радость. И с ними ликовало большинство нашего народа. Повсюду улыбки. И ты полагаешь, что такой народ способен выстоять двести пятьдесят лет? Даже Герцль отчаялся бы, если бы понял, с кем имеет дело.
— Только не говори, что ты действительно бросил писать роман о Бар-Кохбе, — сказал Апельбаум с печалью в голосе.
— Какой в этом смысл?
— Важно донести до людей то, что ты хочешь сказать.
— Думаешь, сейчас важен Бар-Кохба? А кто это вообще будет читать? Уж конечно, не те, кто его поносят. Если бы не его мужество, не воля народа, отказавшегося ассимилироваться, подчиниться страшному диктату Адриана, сдаться Риму, как все другие порабощенные и исчезнувшие из истории нации, не было бы сегодня у евреев Эрец-Исраэль возможности молоть всю эту чушь.
— Они имеют право задавать вопросы, Нимрод. — Апельбаум попытался немного успокоить разбушевавшегося Бермана.
— Именно поэтому они его ненавидят, — продолжал Берман, проигнорировав замечание Апельбаума. — В глубине души они думают, что ассимилироваться было бы лучше. Тогда не было бы и еврейского вопроса. Скорее всего, они хорошо понимают значение восстания Бар-Кохбы и поэтому исходят злобой.
Он остановился на мгновение и взорвался снова:
— Вопросы, ты говоришь? Да, могут быть вполне законные вопросы. Но ответы! Какие последуют ответы?! Апельбаум бессильно развел руками.
— И еще одно, — продолжил минуту спустя Берман. — В нас сидит лютая ненависть к борцу за высокие цели. Животная ненависть. Мы не только не прославляем его, а ставим себе задачей втоптать его имя в грязь.
— Это, по-моему, присуще каждому народу, — заметил Апельбаум. — Посмотри, как относятся в Восточной Европе к диссидентам, которые способствовали освобождению своих стран от коммунизма и от советской тирании, которые боролись все эти годы и сидели по тюрьмам. Моя кузина поехала туда преподавать иврит. Ты думаешь, там превозносят этих упрямцев? Дают им государственные пенсии? Как бы не так, их всячески поносят.
— Возможно, такое бывает у других народов, особенно когда большинство сдается и лишь немногие отказываются согнуться. Но это длится недолго, в конце концов гордость за избранных побеждает, им воздают должное. А у нас? Что мы за народ такой, почему мы изо всех сил стараемся забыть своих героев? Разве мы знали бы о Иегуде Маккавее, если бы христиане не сохранили книги о восстании против греков? Ведь он нигде не упоминается в нашей литературе. Как будто его не существовало! Ты не найдешь ни единого слова о нем ни в Талмуде, ни в других источниках. Ни слова о человеке, благодаря которому была восстановлена наша независимость, без которого у нас не было бы страны. Я не верю, что такое возможно у другого народа. Ведь старались стереть самую память о нем! Потому что он отказался прекратить восстание и ограничиться религиозной автономией. А Бар-Кохба? Что осталось от него, кроме нескольких малозначащих строк? Просто похоронили память о том, кто командовал мощным восстанием против Рима, кто более трех лет стоял во главе независимого государства. И теперь, когда его имя чудом вернулось из забвения, этого героя пытаются закопать снова, стереть из исторической памяти другим путем. И не враг это делает, а мы сами!
Голос Бермана гремел в маленькой комнате, сотрясая стены. Его очки сползли на кончик тонкого носа, но он не замечал этого и продолжал говорить:
— То же самое происходит по отношению к государству. Оно тоже мешает этим людям, оно не нужно им. Все это симптомы одной болезни. Мы думали, что после создания государства, после создания армии люди излечились от этой болезни. Но выясняется, что лекарство все еще не найдено. Какой же смысл писать? И если уж писать, так, может, лучше вернуться к психологическим безделицам? Надеюсь, в этом я найду немного отдохновения.
— Ты должен писать, Нимрод. Смотри вперед.
— Вперед, — повторил за ним Берман полным презрения и отчаяния голосом, — вперед…