— Они делают все. Они пишут, набирают актеров, работают над монтажом, даже музыкой занимаются. Они не нанимают людей, чтобы те брали и делали это все, — говорит Зонненфельд. — Они самоуверенны до такой предубежденности, что не важно, что думают все остальные. Они не пытаются создать приятную атмосферу.
— Находиться на площадке было совсем не весело, — вспоминает Бирн. — Люди приходили туда, чтобы как следует поработать.
Но внутри жестких границ они гибки. Знаменательно, что эти «фанаты контроля» обычно пишут сценарии без плана и даже намека на концовку.
— Они буквально выдумывают все на ходу, — говорит Джекс. — Когда история подходит к перекрестку, они всегда вычисляют самый странный поворот.
Коэны также умудряются дать актерам почувствовать себя свободными, в основном, кажется, при помощи смеха. Они обладают выдающейся способностью превращать незнакомцев в соучастников своих сокровенных шуток. Это «обманный» способ режиссуры, говорит Полито.
— Они вроде как хихикают, и ты смеешься вместе с ними, пока наконец не осознаешь, что движешься в направлении, которое они запланировали годы назад. У них удивительное умение заставать вас врасплох.
Коэновское сочетание гибкости и контроля, кажется, вдохновляет каждого. Все их актеры используют одно слово, чтобы описать их чувства к братьям: доверие. Туртурро говорит, что использовал радикально разные подходы в каждом дубле почти неловкой сцены, в которой его персонаж молит о пощаде. Результат — мощнейшая демонстрация актерского мастерства.
— Я знаю, что я рисковал, но для них я бы, в общем, сделал что угодно, — говорит он. — Я чувствовал большую свободу.
До «Перекрестка Миллера» ни один из персонажей Коэнов не обладал особыми мыслительными способностями. Они были если и не вовсе одуревшими от крови, то хотя бы деревенскими простачками. Но герой «Перекрестка Миллера» — парень с миллионом подходов. Том всегда кажется на шаг впереди всех остальных. Вообще это его работа, ведь он — мозг криминального босса Лео. Коэны повышают ставку, помещая его в ситуацию, в которой его выживание зависит от быстроты его мышления.
— Это персонаж, который вроде как подбрасывает все в воздух и намеренно создает путаницу, — говорит Джоэл. — Это старая идея [Дэшила] Хэммета — «Если я все взболтаю, я смогу справиться с последствиями, каковы бы они ни оказались. Всплывет что-то, что я смогу использовать».
Но Коэны искажают силу позитивного мышления, заставляя героя получить мир и потерять девушку. Неужели единственное, что глупее мужчины в погоне за шляпой, — это мужчина в попытке использовать голову под ней.
— Вы что, не знаете умных ребят, которые теряли девушек? — спрашивает вдруг услужливый Итан.
Он напоминает, что Лео слушает свое сердце. Это имя не случайно: у него львиное сердце. И еще Лео получает девушку.
— Так что, может, — неохотно признает Итан, — здесь есть мораль.
Итан произносит речь в пользу простой интуиции.
— В смысле вся затея с шляпой, тот факт, что у всех шляпы, он хорош, потому что, даже если он ничего не значит, он добавляет ниточку, которая проходит через весь сюжет, который та же нить. Ощущения хорошие.
— То же самое с решениями, которые принимаешь, пока делаешь фильм, — подхватывает Джоэл, — потому что всегда сталкиваешься с вопросами вроде «Эти обои должны быть такого цвета?», «Должен актер переходить на этот уровень или оставаться на том уровне?» И тебе приходится решать это довольно интуитивно. Приходится просто говорить: «Это, кажется, сочетается с идеей, это вроде образует единое целое с тем, что мы делаем, а это — нет». Но ты не всегда об этом думаешь.
Но потом появляются сложности. В конце концов единственный раз, когда Том слушает свое сердце, когда он решает не убивать брата своей дамы сердца, — это в итоге оказывается самой большой ошибкой за все время.
— Ирония этого хода нам вроде как понравилась, — говорит Итан, произнося «эрония» и обращая все в шутку.
А сердце Лео нарушает баланс преступной власти и приносит городу смерть и разрушение — еще одна «эрония». И простота Лео, человека действия, привязана также к его любви к крови; он «художник с автоматом».
Когда все настолько усложняется, появляется свербящее ощущение, что вы смотрите «искусство». Оно похоже на правду, даже если вы не можете понять, что это за правда такая, — или, возможно, именно поэтому. Коэны совершили прыжок от стильных кондитерских изделий вроде «Просто крови» и «Воспитывая Аризону» к тому, что романист Джон Гарднер назвал «моральной прозой». Тема «Перекрестка Миллера» в конечном счете не фильм, а человечество.