Все станции имели схожую планировку, практичную, выверенную столетиями. Мне не пришлось долго блуждать, прежде чем наткнулся на медицинский блок, который под стать всей станции был нашпигован замысловатыми и болтливыми приборами. Они нараспев предлагали себя, инструктировали и давали советы. Я спорить не стал и доверил покорное туловище медички ее бездушным собратьям.
Устроив ее на медицинском столе, я пожелал разнообразия в ощущениях, на что вкрадчивый голос заверил меня, что через час-полтора уже смогу ее проведать. Голосу я тоже пожелал что-то продолжительное и не очень медицинское, после чего поспешил убраться по своим делам.
Меня на станции интересовало только одно помещение, и я был несказанно рад, что оно оказалось в пределах проверенного контура. Затаив дыхание я спустился уровнем ниже.
Когда твое детство проходит в тесном замкнутом пространстве, а прикосновение воды можно ощутить только в скудных струйках душа, возникает неутолимая жажда, граничащая с одержимостью. И чем больше я читал о морских просторах, чем больше фильмов смотрел о большой воде, тем сильнее становился зуд. Я должен был почувствовать прикосновение океана собственной кожей, я должен был вдохнуть полной грудью морской воздух.
Спустя годы, преодолев многое и пустившись в самые отчаянные авантюры, я выбрался из родной дыры и обосновался на столичных курортах Империи. Открытое небо давило на меня сильнее, чем потолок моей каморки, а морской прибой заставлял дрожать и подгибать коленки.
Восемь месяцев к ряду я просто приходил на пляж, чтобы зачарованно смотреть на бесконечную массу воды, которая колыхалась и волновалась от песчаного берега до горизонта. Я не смел подойти и на сто шагов, скованный ужасом, а океан шипел прибоем, бесновался на меня в волнах. Подойди я ближе, он ухватил бы меня, чтобы утащить и утопить в бездонной пучине.
Я завидовал тем, кто, не осознавая мощь этого величественного монстра, мог купаться в его водах и нырять в глубины. Даже дети безмятежно топтали босыми ногами его отмели. Но не было человека, который бы жаждал больше чем я испытать все это на себе. Как не было и человека, страшившегося водной массы больше чем я. Моя фобия стала проклятием.
Лишь за неделю до того, как меня настигли жернова правосудия, чтобы запереть на Итере, я решился на купание в закрытом бассейне. Я остро помню тот миг, когда ноги лишились опоры, оторвавшись от дна, и тело оказалось во власти воды…
Я прыгал с огромных высот, выходил в открытый космос, спускался в глубочайшие пещеры. Но такого ощущения глубины и падения, как в тот миг, когда я лег на воду, мне не доводилось испытывать никогда…
Мне не суждено было познать касание открытого океана. Я так и не решился, не успел. И в закрытом бассейне плавал лишь однажды. Не знаю, сколько бы потребовалось времени, чтобы преодолеть страх и войти в океан. Возможно, на это не хватило бы жизни.
Оказавшись на Итере, я выбросил из головы все детские глупости и мечты. Но на станции террафундаторов был бассейн!
Я стоял на его краю и вслушивался в эхо. Вода в помещении звучит бесподобно. Ее поверхность порождает звонкое и раздвоенное эхо, словно кто-то старательно повторяет каждый звук. Для меня это голос воды. И теперь она тоже пыталась со мной разговаривать. Было неожиданным и даже неуместным встретить ее здесь и услышать этот голос.
Я не колебался, понимая, что такими подарками судьбы не разбрасываются. Разоблачившись, я вошел в ледяную воду, ощущая, как дрожь смешала озноб холода и страха. Дно было покатым и постепенно уводило в глубину, имитируя пляж. Я замер, когда вода дошла до пояса, не решаясь двинуться дальше.
Это была точка принятия решения: следующий шаг был лишним. Надо было либо плыть, либо выходить из бассейна.
– Для человека с аквафобией ты далеко зашел,– мерзкий скрипучий голос медички грубо потревожил тишину и разлетелся эхом над водой.
– Мне обещали что, по меньшей мере, час тебя видеть не буду,– ответил я, не оборачиваясь, поле того, как подавил в себе прилив гнева.
– Так и было. Я минут десять наблюдаю за твоим ступором.
Я резко развернулся, но выходить из воды не стал. Лисьен сидела на нагрудном колпаке моего скафандра в непринужденной позе наблюдателя. Ее неприятное лицо выглядело намного хуже, чем обычно: помятое, потемневшее, с синяками под заплывшими глазами. Контузия от удара пули в шлем странно отразилась на ее внешности.