Мартин. Да, я сам посылал тебя к Крамеру. Он нам помогал.
Клара. Тебе тяжело, что ты это сейчас узнал?
Мартин. Так же, как и то, что я узнал о Лизелотте. Теперь я это знаю. Я не хотел этого знать. Хотя, наверно, такие вещи надо знать. Он был моим другом почти пятьдесят лет. Ты сказала, что примирилась с Богом... а с людьми еще нет... А вот мне люди никогда не были нужны.
Клара. Тебе? Мне казалось, ты любишь людей. Ты был такой добрый, приветливый, никогда ни на кого не сердился.
Мартин. Я не любил людей. Может, мне казалось, что на них даже не стоит сердиться. Почему? Когда беззаконие стало законом, я понял, что моя антипатия к людям — законна; они роились, как мухи, почуявшие дерьмо. Как мухи на падаль, так они кидались на деньги, на почести, на славу, на успех. Мне нужна была ты... дети, кельнерша... Беньямин Хуфс... И Бехер, помнишь патера, которому они запретили служить мессу? И несколько собутыльников, которых я приобрел в те дни, когда стал адвокатом с потертым воротничком.
Клара. А Крамер?
Мартин. Я видел, как дергались его губы, как дрожали руки, блестели глаза, когда его назначили председателем. И так же дрожали у него руки, блестели глаза и дергались губы, когда его произвели в лейтенанты, и потом, двадцать лет спустя, когда он занял мое место. Любить его? Нет. Из детей я больше всего любил Лоренца.
Клара. Лоренца? А я думала, Лизелотту.
Мартин. Лизелотта не в счет. Она осталась в моей памяти, как в стеклянном гробу. Моя дочка. Я помню запах свежей газеты на веранде кафе в осенний вечер... один миг — и все кончено. Зато Лоренц... он всегда оставался верен себе.
Клара. Он — вор.
Мартин. Вор и обманщик. Мой сын. Может, он догадался, что я презираю законы. Я никогда об этом не говорил. Но он, наверно, сам почувствовал, а потому так и поступал.
Клара. Ты презираешь законы?
Мартин. Да. Разве ты этого не знала? И людей я не любил. Может, твое желание еще исполнится: ты узнаешь меня до конца. Правосудие... в юности я был в него влюблен... холодное, как мрамор, и прекрасное. Я обнимал его ноги, как молодой жрец обнимает ноги Зевса или Афины... но мне еще не было сорока, а я уже знал, что руки мои обнимают пустоту. Повсюду брали верх болтуны, власть захватили лжецы, дураки диктовали свою волю умным, сильные мира сего захлебывались от чванства. У меня оставалась только ты, ты и дети.
Клара. Я тоже?
Мартин. Да. Я ведь знал все еще двадцать лет назад... Разве ты была не со мной?
Клара. Да, я была с тобой. Теперь я все знаю, и я так рада, что... ты презирал законы, тебе не нужны были люди, ты приводил к себе в контору кельнершу... и бродил с ней по берегу моря, видел светлую кровь на серебряной чешуе рыб и зажигал огонь в чужих каминах. Хоть что-то я узнала о тебе.
Мартин. И ничего больше?
Клара. Чуть-чуть больше. Что я знаю? Твое тело. Лучше всего — руки. Твое лицо, почерк, походку. Знаю, как ты ешь, пьешь, улыбаешься, дышишь во сне, знаю голос... сигарету, что ты выкуриваешь по утрам в постели... знаю, как ты подносишь чашку ко рту... О боже...
Шум мотора все ближе и ближе, машина с резким скрежетом тормозит возле дома.
Лоренц! Крамер! (Понизив голос.) Ты откроешь дверь?
Мартин. Дверь открыта. Они сами найдут дорогу.
Входная дверь открывается и захлопывается, слышен торопливый топот шагов по лестнице, дверь в комнату распахивается.
Входят Лоренц и Крамер.
Лоренц. Мама, это правда, что ты...
Клара. Да, правда. Иди сюда, садись или стань на колени рядом, тогда ты будешь ко мне ближе.
Крамер. Мне очень жаль, но я вынужден настаивать, чтобы вы разрешили мне здесь присутствовать.
Клара. Вы серьезно на этом настаиваете? Тогда можете увезти мальчика обратно.
Крамер. Мартин, ты ведь знаешь, объясни ей.
Мартин. Я так и сделал. Ты и впрямь настаиваешь?
Крамер. Не понимаю. Это было мое единственное условие, которое я поставил.
Клара. Я хочу побыть с ним вдвоем. Вдвоем. Мне необходимо с ним поговорить.
Крамер. Надеюсь, вы понимаете, чем мне это грозит.
Клара. Понимаю. Уходите. Оставьте нас вдвоем. Мартин, и ты тоже выйди на минутку. Ненадолго. Оставьте нас одних.
Мартин и Крамер выходят, закрыв за собой дверь.
(Продолжает вполголоса.) Запри дверь на ключ. (Короткая туза.) Быстрей!
Лоренц подымается, поворачивает ключ в замке.
А теперь открой этот ящик. Здесь деньги. Не пересчитывай. Денег много. Бери все. Вон там ключ от машины. За сколько времени ты доберешься до границы?
Лоренц. Через час я буду там.
Клара. А потом? За границей тебе кто-нибудь поможет?
Лоренц. В Брюсселе у меня есть друг. Думероу. Я знаю его адрес. Он мне поможет. Но мне нужно переодеться. Смотри!
Клара. Открой отцовский шкаф. Быстрей!
Лоренц открывает шкаф.
Да, бери серый костюм и не забудь ботинки и галстук. Быстрей! Переодевайся! Быстрей! Возьми шляпу, серое пальто, не забудь перчатки... Нет, рубашки лежат справа... Да, здесь. Быстрей, быстрей!
Лоренц переодевается.
Живей, мальчик, живей!
Лоренц. Но я хочу с тобой поговорить. И с отцом.
Клара. Говори со мной. Теперь у нас есть время, ты ведь уже переоделся. Положил деньги в карман? А ключ от машины? Какое-то время для тебя я выиграю. Мне так редко удавалось тебя видеть... Поди сюда! (Еще тише.) Тебе было шестнадцать, когда началась война, с тех пор прошло восемнадцать лет, и из этих восемнадцати лет восемь ты просидел в тюрьме.
Лоренц. Девять, мама, ровно девять.
Клара. Девять на девять. Девять лет тюрьмы на девять лет свободы. Разве игра стоила свеч? Разве цена была не слишком дорога?
Лоренц. Я никогда не задаю таких вопросов! Цена? Не знаю. Только в делах рассуждают о цене. Но я не делец. Я хочу только летать, летать! Я не желаю катать заспанных спекулянтов из Лондона в Брюссель и из Берлина в Париж, я не шофер автобуса. И не желаю сбрасывать бомбы или стрелять по перепуганным женщинам. Я хочу летать. Один. Как можно выше, мама, и один... понимаешь? Я ни разу не спрашивал себя, стоит ли красть самолет или деньги, чтобы взять его напрокат. (Смеется.) И не сержусь, когда меня сажают за решетку; раз поймали — пусть! Стоит ли — не стоит — этих слов нет в моем лексиконе. Над облаками, один — стоит ли? Стоит, мама, и за это я плачу.
Клара. Ты опять за свое!
Лоренц. Да, как всегда. Игра стоит свеч... Иногда ты долго летишь среди отары белых облаков — белых овечек, мама. В такие минуты я думаю: а вдруг я увижу ангела, пусть самого маленького. Пока я еще ни разу не видел ангела. Может, в один прекрасный день я встречу Лизелотту, сестру, там наверху, на облаке. Может, она меня поймет.
Клара. А мы тебя не понимаем?
Лоренц. Нет, вы спрашиваете, стоит это или не стоит. Скажи, стоит любить?