Когда туман к воде сползает постепенно,
И облака сидят на креслах площадей,
Я в городе сыром завидую Гогену –
Нездешности его деревьев и людей…
Ломясь из синевы, Пикассо, опалённо
Глядит, как на землю обрушилась луна,
Разъята музыка на струны и колонны,
И лампа Герники в абсент погружена…
...Сухой чертополох танцует на бумагах,
В редакциях газет – машинок чёрный лом,
А в серых зеркалах, в пустых универмагах
Красавица ольха смеётся над тряпьём…
И небо чёрное над набережной встало
Всё в белых искорках, как старое кино,
И на экран ползёт видение вокзала
Где паровоз летит в стеклянное окно.[5]
Всё на места свои вернётся непременно.
И утки на воде – как тапочки Дега...
Шуршит буксир Маркé над розоватой Сеной.
И тихо. И рассвет. И тают берега.
* * *
К фотографии Б. Великсона
Мы дошли до края света
И гранитная часовня
(Эта низкая часовня) –
Над уклоном к морю...
Нету
Ничего кроме часовни
И травы у края света.
Монотонный дождь. И снова
Капли по плащам шуршат.
В тёмных и средневековых
Мы в плащах до пят.
И гранитный крест за нами.
Дождь косой да серый камень...
Может там, за облаками,
Там за морем, может, – лето?
Мы дошли до края света...
Pointe du Van, Бретань
* * *
Собаке Нюше
В эту осень небо привыкло
Зажигать каждый вечер закат.
В оркестровой скрипки пиликают –
Как дубовые листья кружат,
А со сцены – воронье соло,
Воробьиный хор (далеко!),
И с готовностью невесёлой
Ветры пробуют геликон.
Ну-ка, вслушайся, если уловишь
Репетирует что-то даль,
Где-то – поезд по шпалам клавиш:
То настраивают рояль.
Мы с тобой пройдём непременно,
По паркетам листвы скользя,
За кулисы, в фойе, на сцену –
Только в зрительный зал нельзя.
Говоришь – пойдём? Но, однако,
Нам никто ещё не сказал...
И куда нам спешить, собака?
Нас не пустят в зрительный зал.
* * *
Geh Graal zu suchen, ritter
(«Parzifal»)[6]
На охоту за словом, на охоту охот,
На охоту за словом: ну а вдруг повезёт?
Толпы черных предзимних кустов оголя,
По стерне опустелой по жалобам трав,
Сколько лет – через чьи-то чужие поля,
Чьи-то строки чужие
по пути раскидав!
Из холодного мира немых фонарей
(Каждый плащ, как дождливый плач) –
К островам, где словами двигал скалы Орфей,
И вода – как весёлый мяч:
Вот – навстречу! Вот наплывают,
Приближаются острова!
Там такие слова сверкают –
Как не стать игроком в слова?
Заигравшись, не знал, я как близко…
Унесла невесомая пена,
От прибоя скал Киммерийских,
До ленивых песков Карфагена...
И когда корабли врезаются в мель
На рассвете у жёлтой косы,
И скрипят кили от ласки земли,
И осокой шуршат носы –
Что в метафорах пены мне послышится тут?
Или вправду сирены в этом море живут?
Но на плоской воде даже волн нет –
Молчаливая ночь не стынет,
То ли радугу каплями полнит,
То ли дышит свистом пустыни.
Разве радуга вечной бывает?
Разве сложатся свисты в слова?
Уплывают – опять уплывают –
Разбегаются острова...
* * *
(Из Роберта Фроста)
Я целый день по листьям бродил, от осени я устал,
Сколько узорной пестрой листвы за день я истоптал!
Может, стараясь вбить в землю страх, топал я слишком гордо,
И так безнаказанно наступал на листья ушедшего года.
Всё прошлое лето были они – где-то там, надо мной,
И мимо меня им пришлось пролететь,
чтобы кончить свой путь земной.
Все лето невнятный шелест угроз я слышал над головой,
Они полегли – и казалось, что в смерть
хотят меня взять с собой.
С чем-то дрожащим в душе моей говоря, будто лист с листом,
Стучались мне в веки, трогали губы, –
и всё о том же, о том...
Но почему вместе с ними уйти? Не хочу я и не могу!
Выше колени – ещё хоть год удержаться бы на снегу.
ОСТАНОВКА ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ У ЛЕСА
(из Роберта Фроста)
Я понял, чьи это леса кругом:
У их хозяина – в деревне Дом,