— С Майей Плисецкой почему не срослось?
— В 1970 году мы начали делать «Анну Каренину». Пьер Карден прислал ткани, я сделал эскиз. Помню, как Майя показывала пластические движения, чтобы в костюме ничего не тянуло. Щедрин сидел за фортепьяно, она танцевала на фоне окна. С ума сойти! Запомнилось на всю жизнь, у нее божественные руки.
Мои эскизы ей очень понравились, начали делать макеты. Но дальше, думаю, завертелась интрига. Художник Симон Вирсаладзе вместе с Юрием Григоровичем решили, что Зайцева не должно быть в театре. Мол, Майе не идет мой костюм. В общем, обложили со страшной силой. Майя звонит: возникли некие сложности, но мы все равно будем работать. Дошли до Фурцевой. Она стала убеждать меня, что я слишком увлекся. А я — что не люблю компромиссов. На том с Майей и расстались.
— Зато с Фурцевой подружились.
— Фурцева была замечательным человеком. Она попросила сделать ей маленькое черное платье для юбилея полета в космос Юрия Гагарина. Помню, она жутко не любила примерки. Говорила: «Нет времени. Даю пять минут».
Тогда же у нее в кабинете мы попили чайку с сушками и цековскими карамельками. Негусто, но я всегда любил приобщиться к столу, коли угощают. Ведь мое детство было голодным, хотя и счастливым. Мы с ребятами ели заячью капусту, калину, боярышник срывали в больнице около морга. Ели все, что можно съесть. Хлеб вообще был редкостью.
Наш дом в Иванове был огромным, в двадцать четыре подъезда. Мама мыла их, после войны работала прачкой. Отца с нами не было — он попал в плен, сбежал оттуда, дошел до Берлина, но его осудили как изменника родины. Мы жили очень бедно, я носил обноски. С тех пор к деньгам отношусь непросто: нет желания иметь их в большом количестве. Когда мне что-то перепадает, быстро всем раздаю. Собственно, я и зарплату своим сотрудникам порой выдаю из собственных заработков. Иногда большие суммы, которые приходят от продажи моего парфюма, приходится брать из банка. Благодаря ему я более или менее состоятельно живу.
— Внучку Марусей в честь духов назвали?
— Так совпало. Если быть точным, духи называются не женским именем, а «Ма Русь», моя Русь. Внучку же мы назвали в честь моей мамы, Марии Ивановны. С ней мне жилось очень тепло, и у меня никогда не было обиды на детство. Я всем улыбался, все во дворе мечтали затащить меня к себе и покормить. Тому, что я люблю людей, я обязан детству.
В первом классе я получил премию за песню «У дороги чибис». Нам с ребятами выдали по три метра серой фланели на школьную форму. Потом во Дворце пионеров занимался танцами и пением, ездили по деревням с концертами. В общем, жил прекрасно.
— Как же вы оказались в Ивановском химико-технологическом техникуме?
— Как сына изменника родины меня ни в какие учебные заведения не брали. Мама сказала: учись вышивать, нечего бездельничать. Я стал учиться. Сидел с девчонками у подъезда и вышивал. Надо было рисунки к вышивкам делать — потихоньку рвал цветы на газоне — петуньи, гвоздики, рисовал их. Стало получаться. Единственно, куда меня приняли, — на факультет прикладного искусства химико-технологического техникума. Проучился четыре года. Трудно было, потому что я был, как говорится, «в поле ветер, в ж... гвоздь». А с нас требовали все делать тщательно. К тому же я еще красил афиши в цирке, играл в настоящем театре: в «Анне Карениной» — Сережу, Володю Ульянова — в «Синей тетради». Словом, жил полной жизнью.
В техникуме же был первым парнем на деревне. С удовольствием танцевал — и вальс-бостон, и фокстрот, открывал все балы. Как-то до такой степени обнаглел, что спел на «аргентинском» языке песню, которую исполняла в фильме Лолита Торрес, — просто придумывал созвучные слова, чтобы похоже было.
Техникум окончил с отличием, в Московский текстильный институт поступил вне конкурса. Когда попал в музей прикладного искусства, посмотрел на русский костюм, просто обомлел! Какая богатейшая культура скрыта от глаз, а мы все такие унылые! Поэтому начал первым делом шить декоративные рубашки — из сатина, ивановского ситца. За ночь мог сшить две-три. Носил их сам. В спину шипели: стиляга!