— Зоря, как нам тут живется? По-моему, неплохо живется. Главное, работается здесь хорошо, в Москве это невозможно, а тут тишина, — оживленно отвечает хозяин и тянется к своей крошечной, с наперсток, отпитой наполовину рюмке.
— Так ты что ж — так безвылазно здесь и сидишь? — подначивая хозяина, продолжает гость. — И никуда ни ногой?
— Да почему же? В Москве редко бываю, а тут, в Солнечногорске...
— И что — помнят, приглашают? — не унимается насмешливый Гранин.
— И помнят, и приглашают, — не поддается Васильев. — Вот недавно в школе выступал.
— Так теперь же книг никто не читает, они тебя разве что по фильмам знают, если, конечно, смотрели.
— Да нет, они читают. И вопросы хорошие задают, — стойко держится хозяин.
— Им эти вопросы небось учительница перед твоим приходом раздала!
— Ну не знаю, мне кажется, им со мной интересно было, а мне с ними. Они меня поблагодарили.
Васильев замолкает, поглядывая через плечо Гранина на заснеженные яблони в саду.
Гранин доволен: переиграл-переговорил собрата, и его раскрасневшееся лицо обретает по-мальчишески озорное выражение.
Темнеет. Прощаемся. Борис Львович выносит со второго этажа новенький пятитомник, протягивает Даниилу Александровичу.
— Ты хоть подписал, не забыл? — посмеивается Гранин, забирая под мышку увесистый дар.
Едем обратно в полной темноте. И мне на память приходят строки Бориса Васильева из его воспоминаний «Век необычайный»: «...Я буду лежать, закинув руки за голову, смотреть на далекие звезды и ощупывать свою жизнь, ища в ней вывихи и переломы, старые ссадины и свежие синяки, затянувшиеся шрамы и незаживающие язвы.
Я еду с ярмарки. Помашите мне вслед...»
И я машу ему вслед, машу... машу... машу...
Чудачники / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Чудачники
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
«Чудаки» Максима Горького в Театре Маяковского
Премьерой спектакля «Чудаки» на Малой сцене Юрий Иоффе отметил свой юбилей. 33 года из 65 он служит в «Маяковке». И этот театральный глагол «служит» к нему относится безоговорочно, как мало к кому из режиссеров. Особенно если вспомнить, что служить ему досталось рядом с Андреем Александровичем Гончаровым, о характере которого сказать сложный — ничего не сказать. Осенью в день 90-летия театра показали спектакль-капустник «Девятьподесять», посвященный этапам большого пути. Так вот, на мой вкус, лучшим эпизодом, самым точным и бесконечно нежным, стала сценка, героем которой был Иоффе. Что это, как не признание коллег. Оставаясь в тени Мастера, вниманием критики он был обойден, хотя я по сей день хорошо помню поставленную в филиале пьесу Островского «На бойком месте», которую и теперь, спустя пять лет, можно посмотреть на Малой сцене. Трактовка вовсе не устарела. Думаю, «Чудаки» вызовут более пристальное внимание, хотя бы потому, что повышенный интерес вызывает стратегия Театра Маяковского, который возглавил Карбаускис. С этой точки зрения спектакль вполне вписывается в план, как я его понимаю, медленного строительства неоакадемического театра.
Эта пьеса Максима Горького не относится к хитам классика, и современный зритель, купивший билеты по цене от 400 до 800 рублей, не отягощен воспоминаниями о ролях великих предшественников. Впрочем, думаю, не отягощен даже знанием содержания — фильма не было. Так что свежесть восприятия обеспечена, а зрительский интерес будет поддержан адюльтерным сюжетом. Хотя и содержание этой комедии вполне себе современно. Один из популярнейших театральных блогеров Арлекин очень точно назвал ее персонажей «чудачники», отсылая ко всем известной пьесе «Дачники». И хотя «Чудаки» написаны позже, уже после революции 1905 года, многие мотивы перекликаются. Пьеса менее социально заострена, зато куда как более иронична по отношению к интеллигенции. Здесь даже главный герой писатель Мастаков (Евгений Парамонов) очевидная самопародия автора. Не случайно свое знаменитое определение интеллигенции, которая вовсе «не мозг нации», вождь революции дал именно в письме пролетарскому писателю, почувствовав его единомышленником и в этом отношении.
В спектакле к ней, интеллигенции, отнеслись соответственно. Хотя рассматривают снисходительно, поместив во вполне чеховский пейзаж акварельной дачи, где свет пробивается сквозь щели в дощатом заборе (художник Анастасия Глебова). С усмешкой, но без сатирического оскала. В этой отчасти примирительной интонации и есть ощущение хождения по замкнутому кругу: извечные рассуждения за чашкой чая о том, как просветить народ, указав ему путь к светлому будущему. Говорят, говорят, говорят... А сами при этом не очень гигиеничны в личной жизни и откровенно тяготятся необходимостью ухаживать за умирающим от чахотки молодым революционером Васей (Роман Фомин) и сострадать, брезгливо выслушивая его декламацию «Буревестника».