Не передать, какая началась истерика! Но в армию нас не взяли, а в университете восстановили.
— За пробку?
— Не знаю, но восстановили. Коля, правда, ушел на географический факультет, а я остался на биофаке.
— В дружной семье вейсманистов-морганистов?
— А ведь мы выгнали Трофима Денисовича Лысенко из аудитории. Он пришел читать лекцию, а мы его освистали. За ним турнули и Лепешинскую, но не балерину, а академика, которая на марксистско-ленинской основе придумала, будто из неживого вещества может образоваться живое… Это был, наверное, 1956 год, уже после ХХ съезда, и мы, конечно, знали, кто такие Вейсман и Морган и что такое гены, и кафедра генетики у нас была. Правда, я учился на кафедре физиологии человека. Но к концу третьего курса стало ясно, что я никакой не ученый и наукой заниматься не буду. ...Уходить в никуда было непросто.
— В никуда — это секретарем к Самуилу Яковлевичу Маршаку?
— Это был выдающийся переводчик и большой умница. Он заново открыл для меня русскую литературу, и мои два года у него — просто счастье. А с какими людьми он меня познакомил! Ведь у него в доме читали стихи еще совсем молодые Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. Он дружил с Твардовским, и первое чтение «За далью — даль» состоялось тоже у Маршака. Кстати, читал сам Твардовский, а мне было позволено сидеть тихо в углу и слушать. В общем, к Самуилу Яковлевичу я отношусь с любовью и с огромным уважением.
— Как Маршак относился к переводам Пастернака?
— Конечно, ревниво. И сказал одну вещь, с которой я полностью согласен. «Пастернак, — сказал он, — великий поэт, и в своих переводах поэт Пастернак преобладает над Пастернаком-переводчиком». В отличие от Лозинского, считал Самуил Яковлевич. По его мнению, как переводчик Лозинский — это супер! Слово «супер» Маршак, конечно же, не употреблял, но смысл был именно такой.
— Время летит… Вы помните Беллу Ахмадулину совсем юной, а ее уже нет…
— Считаю, что Белла Ахатовна — совершенно великий поэт. И если бы она была крутым диссидентом, тоже имела бы Нобелевскую премию. Ничего не имею против Иосифа Бродского, отношусь к нему с большим уважением, как и к Борису Пастернаку, но в их литературной судьбе определенную роль сыграл политический момент. Такая же история с Александром Исаевичем Солженицыным. Нобелевская премия Михаилу Шолохову за «Тихий Дон» стала для многих неожиданностью, но что бы там ни говорили, это величайшее произведение!
— Кстати, как Самуил Яковлевич относился к знаменитой эпиграмме: «При всём притом, при всём притом/ При всём притом, при этом. /Маршак остался Маршаком/ А Роберт Бернс поэтом»?
— Хороша эпиграмма. Но ведь Маршак был замечательным поэтом. Стихи писал на иврите, а в молодости был активным сионистом. Но потом, когда образовался Советский Союз, он с этим покончил. На самом деле он исповедовал совершенно другие взгляды. Это была глубоко трагическая фигура, очень одинокий человек. Со старшим сыном отношения не сложились. Младший подавал надежды, мог стать большим математиком, но рано умер. Потом умерла жена. На самом же деле Самуил Яковлевич любил другую женщину — Тамару Габбе, детского писателя, автора «Города мастеров» и «Волшебных колец Альманзора». Уже при мне она заболела лейкемией и скончалась. Маршак остался совершенно один и держал меня подле себя вроде суррогатного сына. Поскольку выкуривал по пять пачек в день, часто болел. Высокая температура, бред… В такие дни я дежурил у его постели.
Как-то Маршак приходит в себя и говорит: «Эх, Владимир Владимирович, поедемте в Англию». — «Поедемте, Самуил Яковлевич». — «И купим мы там конный выезд. Вы будете сидеть на козлах и завлекать всех красивых женщин. Но внутри буду сидеть я, потому что вы не умеете с ними обращаться…»
— Как вы оказались в АПН?
— Случайно. В какой-то момент я понял, что быть переводчиком не хочу. А тут звонит приятель и сообщает, что создается новая организация, которая называется Агентство печати «Новости», и что нужны люди со знанием языков. В то время я уже был женат, уже появился ребенок, а Самуил Яковлевич платил мне всего семьдесят рублей в месяц, так что выживать было непросто... Мне предложили должность старшего редактора с оплатой сто девяносто рублей. Разница существенная. Поэтому Самуил Яковлевич не возражал.