М. К.: Мария с особенным чувством вспоминала лето 1911 года, когда Петр Аркадьевич впервые за многие годы проводил свой отпуск в имении Колноберже в кругу семьи. Присматриваясь к отцу в это последнее лето его жизни, она отмечала, как он устал, чувствовалось, что ему нужен полноценный отдых. Гуляли по саду, и Мария помнит, как отец, обращаясь к супруге, сказал: «Скоро уезжать, а как мне тяжело на этот раз, никогда отъезд мне не был так неприятен».
— Существуют ли в семье предположения о том, кто стоял за киевским покушением?
А. С.: Дед придерживался версии, что Богров был двойным агентом — сотрудничал с полицией и одновременно с эсерами. Удивляет в этой связи и то, что сыск не был поставлен должным образом.
М. К.: Мария рассказывала, что ее мать Ольга Борисовна не сомневалась: в этом был замешан царь, завидовавший популярности Столыпина, опасавшийся его и потому стремившийся от него избавиться. Согласитесь, странно, что охранка прозевала покушение. И потому, когда царь приехал в больницу, чтобы навестить смертельно раненного премьер-министра, Ольга Борисовна просто не пустила его к мужу. А когда Столыпина хоронили в Киево-Печерской лавре, люди якобы слышали слова царя: «Прости меня, Столыпин, прости». Если это на самом деле так, то это ужасно, но достоверно знать мы не можем. До сих пор это тайна.
— Не отдавал ли Столыпин себе отчета, что история его вхождения во власть может закончиться для него трагически?
А. С.: Дед мне говорил об этом. Есть такое ощущение, что Петр Аркадьевич все время порывался уйти из политики, но перевешивало государственное служение.
— Если бы не убийство, могла ли история России быть иной?
М. К.: В свое время я получила грант на изучение столыпинских реформ и впоследствии познакомилась с самыми разными людьми, имевшими отношение к Столыпину. Я много общалась с князем Алексеем Оболенским, который был правителем канцелярии при Столыпине в бытность его гродненским губернатором, а впоследствии чиновником особых поручений при министре внутренних дел. Я познакомилась с ним, когда ему было уже 90 лет, но он, будучи профессором Чикагского университета, преподавал английскую литературу. Оболенский отмечал решительность Столыпина, называл его рыцарем без страха и упрека. Кроме того, в Лондоне я встречалась с жившим там бароном Мейендорфом — двоюродным братом Столыпина. Из встреч с этими людьми я вынесла суждение, что, если бы не убийство, конечно, история России развивалась в другом русле. Вряд ли бы удалось избежать Первой мировой войны, как считал Солженицын. Но страна могла стать другой. Например, для меня как историка самым интересным было отношение между Столыпиным и Думой — учреждением новым, демократическим. Не все у Столыпина получалось, ему сложно было одновременно управлять такой империей и следить за работой этого учреждения. Роспуски первой и второй Думы последовали, поскольку это были малоэффективные институты. Пока кадеты сидели в своих креслах и думали, как лучше сделать для России, у Столыпина было свое видение. Он много путешествовал по Германии, встречался с крестьянами, фермерами и во многом на основании увиденного разработал аграрную реформу, целью которой было превращение крестьянина в собственника своего земельного надела. Но к началу Первой мировой войны только одна десятая часть земли в России была преобразована в частные фермы. Реформа сопровождалась, как известно, переселением людей из одной части страны в другую, люди со всем хозяйством ехали в вагонах, которые потом и нарекли столыпинскими. Некоторые историки упрекали Столыпина, мол, его реформы были жестокими. Я с этим не согласна. Петр Аркадьевич всегда пытался объяснить свою политику, и он не был жестоким, он был сильным, поскольку царь был слабым.
А. С.: Он был не жестоким, но жестким политиком. Это естественно. Ведь он ставил перед собой задачу провести реформы не где-нибудь, а в России, и ему просто приходилось быть таким.
— Как вы считаете, дана ли настоящая оценка деятельности Столыпина?
А. С.: Деятельность любого человека, который занимается реформами, трудно оценить сиюсекундно, нужно судить по последствиям. Историки, безусловно, знают и ценят это имя. Русские, живущие во Франции, с которыми мне часто доводится встречаться и общаться, говорят, что их старшие родственники могли на себе ощутить ход столыпинских реформ. Но в широком смысле имя Столыпина известно разве что по учебникам истории, в которых оно присутствует в тени других личностей той эпохи. Наследие его не очень хорошо известно. У такого политического деятеля, как Столыпин, были недруги, были те, кто не принимал его реформ, но по мере того как его творчество исследуется, появляется все больше сторонников позитивного восприятия его деятельности. Я, например, знаю, что оргкомитет по празднованию 150-летия Столыпина возглавил Владимир Путин. Мне кажется, что его мысли и то, что он стремится делать, очень часто и очень сильно перекликаются с тем, что делал мой прадед. Я узнал также о том, что специально учрежденный в 2001 году в России Фонд изучения наследия Столыпина полтора года назад выступил с инициативой установить в Москве памятник моему предку. Предлагалось сделать это на частные пожертвования. Узнавший об общественной инициативе Владимир Путин пообещал подстраховать и будто бы даже предложил министрам из его кабинета скинуться на благое дело. Мне рассказали, что к сегодняшнему дню общими усилиями было собрано пожертвований на сумму почти в 10 миллионов рублей. Памятник должны установить примерно к осени у Белого дома в Москве. Кроме того, общественность Германии недавно выступила с инициативой установки памятника на родине Столыпина — в Дрездене. Это производит очень сильное впечатление. Знаете, у нас сохранился фамильный герб, на нем девиз «Бог — моя надежда». Это сильная сторона рода Столыпиных — мы никогда не теряли надежду.