В первые дни, когда положение казалось безвыходным, ликвидаторы приспособили для своих целей обычный игрушечный танк, который управляется тремя кнопками. Удлинили кабель, прикрепили к нему дозиметр, телекамеру, осветитель, и модернизированный танк выполнял работу охотничьей собаки — бежал впереди разведчика, все высматривал и предупреждал об опасности.
— Сейчас, после Фукусимы, можно еще раз проанализировать опыт?
— И Фукусима, и Чернобыль показали: все начинается с системных ошибок. С чего начался Чернобыль? С того, что в свое время создали реактор РБМК-1000. Хороший реактор, но его нужно было исследовать в разных режимах. Во всем мире и у нас тоже делали реакторы другого типа, копили опыт, создавали расчетные программы для моделирования аварий. Это очень дорогое дело, поэтому для РБМК сил хватило на проверку лишь в обычных, допустимых режимах. А в ночь на 26 апреля четвертый блок оказался загнанным в необычный режим. Еще один момент. Прототипом реактора были реакторы, на которых производился плутоний. Они работали много лет, и тяжелых аварий не случалось. Безопасность во многом обеспечивалась высокой квалификацией персонала, от директора до оператора, а в новом министерстве энергетики, куда передали практически все АЭС, не хватало персонала достаточной квалификации. К тому же считалось, что атомные станции ненамного сложнее, чем тепловые. И поскольку атомная энергетика развивалась стремительными темпами, требовалось больше и больше персонала, на станциях оказалось много случайных людей. Это вторая ошибка.
Системные ошибки, правда, совсем другие, произошли и в Японии. Кстати, за год до Фукусимы я предлагал создать специальную лабораторию, которая могла бы «вылавливать» и исправлять ошибки, занимаясь не теми авариями, которые предусматриваются в проекте, а чем-то совсем необычным. И тогда можно было бы, например, поговорить не с энергетиками, а с сейсмологами Японии. Сейчас, после Фукусимы, предложили создать международный центр для оперативной работы при авариях на атомных станциях. Чтобы в работу сразу же могли включиться самые квалифицированные специалисты. Боюсь, эта идея со временем забудется. После Чернобыля тоже было много хороших идей, и о многих, увы, забыли.
— Но о людях-то не забыли? О тех, кто когда-то навалился на беду всем миром?
— К сожалению, много несправедливости. Чернобыльцы ведь самые разные. Одни работали в экстремальных условиях, принесли ощутимую пользу общему делу и довольствуются очень скромной пенсией. О них забыли. А есть примеры, когда люди ухитрялись получить высокую компенсацию за утерянное здоровье, побывав в Чернобыле (не на ЧАЭС!), день, а то и два часа. Одна наша знаменитая певица стала ликвидатором чернобыльской аварии только потому, что дала концерт в Зеленом Мысу — в рекреационной зоне, куда люди, работавшие на реакторе, ездили отдыхать и отсыпаться. К сожалению, мало помнят о тех, кто был там в первые дни после аварии. Например, спасал блок, когда сохранялась опасность, что раскаленное топливо попадет в помещение охлаждающего бассейна и произойдет взрыв. Эти люди вошли в радиоактивную воду и слили ее, чтобы туда не попала лава, уже бушующая наверху. Пока они нашли люки, пока их открывали, ныряли туда. Представляете?
— В наши дни удивительно слышать про такой героизм.
— Знаете, я застал времена, когда люди относились к стране как к своему дому. Помню, мой отец после войны восстанавливал Днепрогэс. Он работал там инженером и взял меня с собой. Как-то я принес ему вечером поесть и вижу: на него наступает женская бригада. Оказывается, женщины, увидев, что уложили мало бетона, хотели остаться работать на ночь. Отец им не разрешал, говорил, что и так все падают с ног, а бабы кричали: «Но это же наше! Мы должны быстрее сделать!» Для них страна была как большой собственный дом, для которого можно подняться ночью и что-то подремонтировать. Много раз я видел такое же отношение к общей беде и в Чернобыле.
— Ведь ваша жена тоже работала в Чернобыле?