— Как и Борис Николаевич?
— Я и не пытался заглянуть в кабинет союзного министра — говорят, с комнатой отдыха и ванной, — пока Николай Губенко мне не сказал: «Евгений Юрьевич, возьмите ключи». И кинул их мне на стол. Я говорю: «Коля, возьми ты, я не претендую». Вот пример моей демократической глупости. Думал, что все у нас в стране теперь будет по-другому. Ни фига подобного! Все забрали, сдали в аренду под флагом Дома актера на Арбате. Потом Швыдкой кое-что вернул.
— Каковы были первые впечатления, когда оказались на хозяйстве?
— Что культура никому в верхах не нужна. Владимир Шумейко, первый вице-премьер, увидев меня однажды, сказал: «Ну вот, культуры нет, а министр культуры есть». Это для него была не только шутка, но и чистая правда. Правительство тогда выглядело как совнаркомовский театр Шатрова: много дискуссий, все скачут, кричат. Геннадий Бурбулис, государственный секретарь РФ, проводил по вторникам чаепития с колбасой и сыром. Ельцин мог сказать, например: «Что-то у нас плоховато развиваются культурные контакты с Канадой». Я соглашался: «Да, действительно». А через два дня писал президенту записку: прошу откомандировать меня в Канаду. Это моментально делалось. А почему не поехать? Вот такие были сюжеты. Подписали культурное соглашение. Сказка!
— Предъявите список ваших министерских успехов!..
— Удалось сменить руководство Эрмитажа и привести туда Михаила Пиотровского. Анатолий Собчак, конечно, помог. Мы с Собчаком были в нормальных отношениях, но он не понимал, что Эрмитаж — это не его вотчина, а федеральное владение, как и Лужков не понимал, что Третьяковка ему не принадлежит. Мы внедрили своего человека в музей-заповедник «Михайловское», Володю Толстого — в «Ясную Поляну». Все это стоило неимоверных трудов, потому что все посты занимали бывшие обкомовские деятели.
— И это все?
— Пришел ко мне как-то Юрий Владимирович Никулин и говорит: «Лужков заплатит за содержание цирка». Мол, отдайте нас ему. «Правильно», — отвечаю. Это же был 93-й год, нефть стоила 10 долларов за баррель, лишних денег в бюджете никаких. В итоге Эдуард Россель взял по моей просьбе на баланс свердловский Театр оперы и балета, Лужков — никулинский цирк на Цветном. Культуре надо было выживать. Я хотел, чтобы и в провинции существовала своя интеллигенция, своя культурная аура. Есть в Ярославле Симфонический оркестр — пусть вольется в проект «Большая Волга», мы будем финансировать эту кооперацию для нескольких территорий. При мне не закрыли ни одной музыкальной школы, ни одного вуза.
— Кстати, о вузах. В конце 80-х ваш родной Литинститут уже признавали неэффективным, поскольку малый процент выпускников становился членами Союза писателей. Как вам нынешнее дежавю?
— Это произошло в 1990-м. Но сегодня я тоже считаю, что вуз мог бы быть более эффективен.
— Неожиданно. У цековских критерий был понятный — идеологический. А сейчас?
— Если бы Литинститут остался в Минкультуры, все было бы нормально. Ректор сидел бы до последнего, как Этуш в «Щуке», никто не говорил бы ему: «Тебе 65 лет — уходи». А сегодня он в Минобрнауки, как будто педвуз... Надо поменьше абитуриентов принимать за деньги. Но талантливые ребята в Литинституте всегда были. 80-е были лучшим, на мой взгляд, периодом. Когда я ушел из Литинститута и стал министром культуры, там была интрига. Мариэтта Чудакова, Игорь Виноградов, редактор «Континента», и я — мы трое были выведены из состава ученого совета буквально через месяц после того, как я получил портфель. И представьте, совсем недавно, когда я был в Ницце, меня вдруг поздравляют: «Как, вы разве не знаете? Вас избрали членом ученого совета Литинститута». Через 20 лет! 92 голоса, и все за. Вот это ренессанс!