— Вернемся к истории государства Российского. Где вы были в августе 91-го?
— В 91-м году меня вообще не было в Москве, я находился в отпуске. Мне позвонил Бакланов — писатель, а не гэкачепист — и говорит: «Срочно приезжайте. Тут в Союзе писателей есть люди, которые поддерживают путчистов». Это было сказано 20-го числа, когда все уже кончалось. Я приехал — и был избран секретарем нового СП.
— Так, а в октябре 93-го?
— Незадолго до начала событий Ельцин послал меня на юбилейные торжества в честь 200-летия Краснодара во главе делегации, явно снизив ее уровень. Что в Краснодаре числилось по моему ведомству? Казачий хор! А Краснодар был в то время опорой Руцкого и Хасбулатова. Когда я произносил поздравления, мне из зала кричали: «Вы от какого президента? От Ельцина или от Руцкого?» Тут я понял, что нахожусь в самом центре вандеи. На банкете все вели себя так, словно нас не было. Вечером, уже под Майкопом, включаю телевизор и вижу: Гайдар у Моссовета призывает защищать демократию с оружием в руках. Вера, моя любимая, «встала на крыло» и говорит: «Женя, туда надо лететь немедленно!» Я вылетел днем, но когда прибыл, все было кончено.
— ...И потекла министерская рутина. С мигалками, вертушками, спецбортами?
— Слава богу, в нашем ведомстве не было особых привилегий. За каждый авиабилет жены я платил из собственного кармана, даже квитанции сохранились. У меня сначала были «Жигули», потом министерская «Волга» с очень громоздким телефоном и только потом BMW. Но без мигалок. Не наш уровень! Потом мигалки появились, их надо было покупать на городском рынке и самостоятельно ставить на крышу авто. Мы купили за счет Минкультуры мигалку, но я ею почти не пользовался. В начале 90-х еще не было никаких вот этих загогулин, в том числе у самого Ельцина. Все вели себя прилично. А с 96-го началось разложение, появилась «Семья». Все это гнилое, неинтересное.
— А сам Ельцин?
— Он был большой артистичный ребенок, но очень умный. И настоящий политик. Многие этого не понимали. Просто взять и обаять его было нельзя, это все легенды. Сейчас пишут много всякой ерунды, но я-то его знал по заграничным поездкам. Идут ли там переговоры с Вацлавом Гавелом или с Лехом Валенсой, каемся ли мы перед венграми за события 1956 года или обсуждаем вывод войск из Германии — меня в делегацию всегда включали. Хотя я не столько участвовал, сколько наблюдал. Но иногда окружение меня буквально использовало.
— Каким образом?
— Ельцин очень не любил возражений. И меня как генерала от культуры выпускали на минное поле. Например, Борис Николаевич что-то пишет, а я стою за его спиной. Владимир Шевченко, руководитель службы протокола, Дмитрий Рюриков, помощник президента по международным вопросам, — все они чуть в стороне. Я говорю: «Борис Николаевич, здесь надо глагол вставить». «Шта-а-а?!» — смотрит грозно, все уже трепещут. Молчит, а потом: «Ну... Можно и так». Ельцина портил только алкоголь, он на него действовал отнюдь не расслабляющим образом. Все шарахались в разные стороны.
Хорошо помню эпизод, когда он дирижировал «Калинкой-малинкой» в Германии. Я в этот момент был рядом. Он повернулся и спрашивает: «Ну как, министр культуры? Здорово?» Я говорю: «Замечательно!» И тут Володя Шевченко пихает меня в бок и говорит: «Это же позор! Ты что говоришь?!» Потом Шевченко в каком-то интервью написал, что один наш министр поощрил Ельцина за этот ужас. Интересно, а что я должен был сказать Борису Николаевичу в тот момент?
Другая история. Перед выборами 96-го года приехала в Туву делегация из Москвы: Ельцин, Сергей Шойгу, который сам родом из этих мест, и еще несколько человек. Пили молочный хмельной напиток, черпая его плошкой прямо из чана, который стоял посреди поляны. Тут же, на поляне, давали концерт мастера горлового пения. Выступление повергло Бориса Николаевича в шок. Он встал со стула и подошел к певцам, почтительно заглядывая им в рот, словно отоларинголог. Потом повернулся ко мне: «Всем дать заслуженных!»
Вскоре нам принесли подарки. Мне почему-то досталась одежда для тувинской национальной борьбы. Ельцин удивился: «Почему вам — борцовку? Ее надо отдать Шамилю Тарпищеву!» В юрте за обедом Борис Николаевич расхваливал певцов — мол, только у нас в бескрайней России есть горловое пение. Я бросился поправлять: «Что вы, есть и в Монголии, и не только». Повисла тишина. Президент нахмурился, бросил испепеляющий взор и вынес вердикт: «У нас лучше! — и добавил: — А борцовку отдайте Тарпищеву!»