В отличие от Лотяну Антон Яковлев смотрит на персонажей повести отнюдь не через розовые очки. У него-то они как раз звери и зверьки разных пород, но нежных и ласковых среди них нет. Выстраивая действие на деревянном помосте, напоминающем крест, он пытается вести рассказ о человеке, «потерявшем ориентиры в пространстве своей жизни» и бегущем «от любви, от Бога, от самого себя». Этот же помост еще и сцена, а люди на ней — актеры. И все мизансцены откровенно выстраиваются на зрительный зал. Никакой вам четвертой стены и прочих мхатовско-чеховских штампов. Современно и беспощадно, что, впрочем, теперь уже тоже штамп.
Главного героя, того самого, потерявшего ориентиры, играет Даниил Страхов. Мы увидим, что его Камышев презирает людей, не способен на сострадание, что Ольгу убивает не от любви, не от страсти, не от ревности. Может быть, действительно в помутнении рассудка, как потом напишет в своей повести, которую принесет в редакцию вместо чистосердечного признания. У Чехова в этом образе (и не только в нем) много пародийного, в частности на не очень почитаемого им Достоевского. А актер по воле режиссера от сцены к сцене все больше тянет на подмостки достоевщину. Именно достоевщину, потому что мотивировать внутренне поступки Камышева нечем. Надо только верить, причем напрямую словам. А их очень много. Спектакль непомерно длинен, уже все ходы отыграны, а монологам нет конца. И деревянное ружье уже выстрелило, и красное платье, украшавшее героиню при первом свидании, уже кровавыми пятнами разукрасило сценическое пространство, болтаясь на тряпичных куклах, и воздушные шары взлетели над большим гробом, а Камышев все объясняет и объясняет нам, что он дрянь.
Однако есть в спектакле места пронзительные в сценах графа и Урбенина, которых играют Владимир Скворцов и Вячеслав Захаров, первый с удалью героев Островского, второй — наследуя «маленьким людям» Гоголя.
В финале повести редактор, дочитав историю Камышева до конца, признался: «Мне было душно». В этом «душно» и есть прозрение будущего классика, почувствовавшего время и мотивы поступков своих персонажей. В спектакле есть много разных состояний, но духоты — нет.
Гуглоголовый Иванов / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Гуглоголовый Иванов
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
В продаже новый роман Алексея Иванова «Комьюнити»
Москвич Глеб Тяженко, выходец из города Апатиты, 38-летний хипстер, читатель журнала «Афиша» и топ-менеджер в амбициозной IT-корпорации, внезапно обнаруживает, что на заднем сиденье его «Лексуса» кто-то шелестит страницами и тяжело вздыхает, что в салоне автомобиля копится удушающий трупный смрад, а из соседнего автомобиля — раздолбанной «девятки» с тонированными стеклами — приветливо подмигивает инфернального вида старушка с волчьими зубами. На протяжении последующих трехсот страниц Глебу предстоит узнать, что все это неспроста и что вместе с дюжиной случайных обитателей сетевого комьюнити он стал жертвой загадочного и смертоносного ментального вируса — самой настоящей чумы, только не биологической, а созданной программными средствами. Теперь для того, чтобы выжить, Глебу и его товарищам по несчастью предстоит выяснить причины обрушившейся на них пандемии, а главное, найти антивирус, способный ее остановить.
Забегая вперед, скажем, что причины напасти окажутся весьма прозаичными и сведутся к спору хозяйствующих субъектов. Механика и симптоматика болезнетворного процесса так и останутся неясными, а шансы героя на выживание... Ну что вам сказать — не стоит настраиваться на хеппи-энд. Не все у Глеба Тяженко будет хорошо, совсем не все.
Второй роман о дэнжерологах — специалистах по поиску опасных культурных артефактов — и первый, опубликованный под настоящим именем автора (напомним, предыдущая книга цикла «Псоглавцы» вышла под псевдонимом Алексей Маврин), оставляет острейшее чувство утраты. Даже, пожалуй, не утраты, а самой настоящей кражи. Да, безусловно, это тот самый Иванов, которого мы полюбили за величественную фольклорность «Сердца Пармы», за эпический размах «Золота бунта», за ироничную нежность «Географа», за желчную мудрость «Блуды и МУДО». Даже в ранней «Общаге на крови» при желании можно было найти что-то хорошее — чистое и наивное, как юношеское обещание.