— Ну и как впечатление?
— Это было очень своеобразно. Он монотонно читал нам по бумажке о верном курсе партии и правительства. Текст изобиловал штампами. Мы, конечно, острили, отпускали реплики, а он продолжал. Нулевая реакция. Читает себе и читает. Потом выпустили одного очень возрастного товарища, которого ввели под руки два аспиранта. Он объявил себя то ли внуком, то ли сыном Тимирязева и начал нам рассказывать о том, как, по его данным, Ленин встречался с Эйнштейном. Якобы в ходе этой встречи Ленин сумел убедить Эйнштейна в том, что его позиция идеалистическая, а потому неправильная. Раньше-то Эйнштейн был уверен в своей правоте, но послушал Владимира Ильича и понял, что заблуждался. Старичок говорил, что при сем присутствовал. Раза три он повторил одно и то же, после чего те же два аспиранта увели его с трибуны, а мы, потрясенные, разошлись по аудиториям. Свои зачеты получили. И поняли, откуда берутся диссиденты. Послушаешь раз-другой такие выступления — поневоле им станешь.
— В Физтех всегда было очень сложно поступить. Как вам удалось?
— Конкурс был 20 человек на место — жесточайший отбор. Во всяком случае я был уверен, что не поступлю. У меня не имелось связей, родители — самые обычные люди: мама — школьная учительница, папа — инженер-подполковник. Если бы в Физтехе экзамены не проходили на месяц раньше, чем в других вузах, я бы просто не стал поступать. К тому же в школе я довольно прилично играл в баскетбол — за сборную учащихся России, и мне дали понять, что практически любой технический вуз для меня открыт. Но в Физтехе спортивная протекция не проходила. Этот вуз был своего рода Эверестом, но я поступил. Наверное, сыграла роль и наследственность. Мой прадед и дед были инженерами еще старой формации. Прадед, Иван Аверьянович, служил техническим директором текстильной мануфактуры Захария Морозова в Богородске, а дед, Виктор Иванович, — ее главным механиком. Он окончил техническое училище, позже ставшее МВТУ им. Баумана. Пустил первый в России электрический трамвай, заменил механические приводы текстильных фабрик сначала в Богородске, а затем и по всей России на электрические, что резко подняло производительность труда. Во время Первой мировой войны был начальником связи у генерала Брусилова. Награжден боевым орденом Святого Владимира с мечами и бантом к золотому оружию, что давало тогда дворянское звание. За это моему отцу потом пришлось проработать два года на машиностроительном заводе на паровом молоте, чтобы стать «классово близким» для поступления в институт. Мой папа и два его брата стали инженерами-вооруженцами. Есть такой ЦНИИ № 30 Минобороны, расположенный в поселке Чкаловский. Раньше там жили первые космонавты. А филиал этого ЦНИИ находился у нас, в Ногинске. Сотрудники принимали участие в летных испытаниях, работали на полигонах, испытательных стендах. Ногинский гарнизон отвечал за испытания авиационного вооружения: бомбы, пушки, ракеты. И мы, мальчишки, все время проводили на авиационной помойке около аэродрома. Это была наша игровая площадка. Если самолет разбивался — все остатки направляли туда. Мы их разбирали, отворачивали. У меня до сих пор сохранились шрамы на руке и на ноге — результат разрыва снаряда. Я тогда учился в восьмом классе, мы с ребятами играли в лесу, а рядом находились мальчишки помладше. Они разожгли костер, куда бросали найденные в лесу снаряды и убегали. Происходил взрыв. Такое вот развлечение. И тут я смотрю: они лежат, ждут, а взрыва нет. Я подошел поближе и спрашиваю: «А вы снаряд-то клали?» «Да, — говорят, — клали». И я, понимая, что это очень опасно, стал их отгонять. Один, как сейчас помню — Толя Апухтин, никак не хотел уходить, пришлось дать ему по шее. И тут как рванет! В результате мне повредило руку и ногу, ему выбило глаз и снесло полчерепа...
— Так вышло, что взрывы стали вашей специализацией. После окончания аспирантуры вы попали в Черноголовку, где стали экспериментировать с мощными ударными волнами и с плотной плазмой сверхвысоких давлений и температур.