— Работая на радио, да еще и в зарубежной редакции, вы ощущали контроль КГБ?
— Разумеется, все те, кто работал на «Московском радио» переводчиками и дикторами в отделе вещания на США, Канаду и Англию, были носителями языка, людьми, родившимися и выросшими в этих странах, но никто особо не распространялся о том, кто он и откуда. Это не обсуждалось. Только кагэбэшник мог поинтересоваться, откуда ты, остальные считали это дурным тоном. Конечно, нас контролировали — ведь иногда к нам попадала информация, имеющая огромную ценность. Так, например, 1 мая 1960 года был сбит американский самолет-шпион, который пилотировал Фрэнсис Гэри Пауэрс. Тогда на Западе все, включая президента США Эйзенхауэра, думали, что пилот погиб, и утверждали на весь мир, что Вооруженные силы СССР уничтожили метеорологический самолет, который просто сбился с курса. Никто не знал, что Пауэрса уже доставили в Москву и он дает показания. Через несколько дней после этого происшествия наш коллега, который работал у нас диктором, пришел на работу и рассказал, что переводил допрос Пауэрса! Представляете, никто не знал, что летчик жив — ни ЦРУ, ни президент Эйзенхауэр, а мы знали!
А как-то раз вызывает меня главный редактор и, показывая на гостя в своем кабинете, говорит: «Джордж, вот этот молодой человек будет у нас стажироваться 3—4 месяца. Ты научи его интервью брать, репортажи делать, писать, читать в микрофон, пленку монтировать. В общем, от и до». Парень весьма и весьма неплохо говорил по-английски, был очень старательный и способный, но через какое-то время вдруг куда-то пропал. Я даже забыл про него. А потом, через несколько лет, увидел некоего Олега Калугина, самого молодого генерала контрразведки. Вот тут-то я и узнал своего ученика!
Безусловно, все эфиры контролировались специальной службой прослушки, но мы же были просто переводчики, так что КГБ переживать было не о чем — мы читали написанные тексты. Хотя некоторые нюансы все же были. В какой-то момент — незадолго до вторжения войск СССР в Афганистан — я перешел с «Московского радио» на радиостанцию «Мир и прогресс». Это тоже было радио, вещающее на Запад, но формально менее связанное с властью и более независимое. Когда началась война в Афганистане, на «Московское радио» пришел новый парень, сейчас уже не вспомню его фамилию. И вот он начал вдруг в прямом эфире критиковать советское военное вторжение. Самое интересное, что наши долго про это ничего не знали — ни служба прослушки, ни выпускающие редакторы! Это длилось несколько дней. Скандал разразился, когда эфир «Московского радио» процитировала Би-би-си, сотворив сенсацию: официальный рупор СССР вдруг критикует военное вторжение! В результате парня отправили работать в Ташкент.
— Наверное, интересные встречи случались и в свободное от работы время?
— Со мной вместе в американской редакции работал мой близкий друг Виктор Ерохин, сын знаменитого пианиста-концертмейстера Московской государственной филармонии. Как-то раз Виктор приболел, я позвонил ему узнать, как самочувствие, и вдруг он пригласил меня домой. Дал адрес — улица Грановского, 2. Выхожу из метро, иду к дому и вижу что-то странное — двое мужчин у подъезда стоят в гражданской одежде, но с явной военной выправкой. Сразу видно, кагэбэшники. Ну, мне все равно, захожу в подъезд, поднимаюсь, звоню, в этот момент дверь напротив открывается и из нее высовывается женская голова и смотрит на меня. Гляжу — а это Екатерина Фурцева! Тут и Виктор дверь открыл, давай, говорит, заходи. Его жена Элла тоже у нас работала — в индийской редакции. Но я про ее неслужебную жизнь вообще ничего не знал. Прохожу, Виктор приглашает в комнату, говорит: «Джордж, познакомься, это Эллин папа — Георгий Константинович Жуков». Я думаю: ничего себе, куда попал! Познакомились, и так вышло, что потом еще несколько раз с Жуковым встречались, даже в бильярд на даче у него играли. А однажды и коньяк вместе пили. Дело было так. Как-то перед Первомаем мы с женой Галей пошли к Виктору и Элле в гости. Виктору надо было в тот вечер в редакцию — он дежурил, я решил пойти с ним, прогуляться. Времени — часов семь вечера, еще светло. Вышли из дома, идем, разговариваем по-английски. И тут нам дорогу перекрывает компания молодых ребят, гулявших на свадьбе. Начали они нас матом поливать, завязалась драка. Мы с Витей спина к спине, как могли, отбивались, но их было человек восемь. В общем, помяли нас изрядно: у меня фингал под глазом, нос разбит. Все в крови, грязные, возвращаемся к Виктору домой. Звоним в дверь, Жуков выходит: «Что случилось?!» Рассказали ему все. Вызвал свою машину, и нас с Виктором повезли в госпиталь Бурденко. У приятеля моего выявили сотрясение мозга и оставили лечиться в стационаре. А меня отвезли обратно на Грановского, где и оставили ночевать. Утром 1 мая проснулся, Жуков зовет: «Гриша, иди, завтракать будем». В маленькой комнате его жена Александра Диевна накрыла на стол, и вот мы с маршалом завтракаем вдвоем. Спрашивает: «Что будешь пить — водку, коньяк?» Говорю: «Что вы будете, то и я». Налил он коньяку и завелся: «Вы что, не могли вчера отбиться?» Я — оправдываться. Ну, ладно, говорит, устроим все, давай выпьем. Телевизор включили. А там первомайская демонстрация. На мавзолее — Хрущев, члены Политбюро. Я понимаю, что Жуков-то как никто другой должен был стоять среди них, смотрю на него. Он ни слова не сказал, а я и не спрашивал. Выпили мы с ним почти полностью бутылку коньяка, закусили. Отпустил меня Жуков со словами: «Ну ладно, Гриш, больше чтобы такого с вами не было!» Благодаря Виктору и Элле была в моей жизни и еще одна удивительная встреча. Они дружили с Ниной Буденной — дочерью Семена Михайловича. За Ниной в свое время ухаживал Михаил Державин, известный сегодня актер. Как-то раз мы собрались, и Ширвиндт с Державиным с наших слов сделали репризу, как работают переводчики. Чепуха, конечно, но получилось очень смешно. Нина и говорит: «У нас свадьба будет, приезжайте на дачу». Так мы с Галей оказались на свадьбе у Нины и Михаила Державина. Собралась в основном молодежь, шумели, танцевали. Потом вдруг затишье, и по лестнице спускается сам маршал Буденный. Посидел с нами, сказал несколько тостов и ушел к себе. Я с ним только поздоровался, хотел сказать, что мой отец у него воевал, но так и не сказал. До сих пор жалею об этом.