Как составители «Манифеста» намерены добиться цели номер один? Нельзя сказать, что план отсутствует, но конкретным его не назовешь: «Наращивание мирного протеста, его массовость приведет к окончательной потере доверия к власти и переходу на сторону народа многих ныне лояльных режиму социальных групп...» Да, вот еще любопытный пассаж: «манифестанты» не верят, что власть можно поменять посредством «путинских выборов». Тем не менее категорически приветствуют приход единомышленников в выборные органы власти.
Нет, все-таки не прав был Владимир Владимирович, утверждая, что после смерти Махатмы Ганди интеллигентному человеку не с кем стало поговорить. В авторах «Манифеста» явственно угадывается духовное родство с гуру индийской «оранжевой революции». Проповедуемая Ганди теория борьбы с британским колониализмом зиждилась на двух слонах: а) бойкот властных институтов (за исключением случаев, когда сотрудничество несет выгоду оппозиционному делу); б) отказ от любой формы насилия, которое лишь умножает беды (ненасильственное же сопротивление позволяет пресечь спираль зла, превращая врагов в единомышленников). По обоим пунктам — почти стопроцентное сходство. Что ж, миролюбие можно только приветствовать. Правда, Ганди понадобилось 32 года, чтобы сделать родину независимой. Конечно, в век информационных технологий события развиваются быстрее. Но и Владимир Путин не чета квелым британцам. Ясно же сказано: «Если я за что-то берусь, то стараюсь довести дело либо до логического завершения, либо как минимум привести это дело к максимальному эффекту».
На фоне железобетонной путинской непреклонности, за которой стоит вся мощь государственной машины, декларации оппозиционеров выглядят маниловщиной. Обыски, изъятие (пусть и временное) загранпаспортов и денежных средств, а также угроза переквалифицироваться из свидетелей в обвиняемых — аргументы посильнее манифестов и массовых мирных шествий.
Пожалуй, единственная новация в тактике «белых» — идея постоянного Координационного совета, «состоящего из представителей различных политических сил и гражданского общества». Однако слова о создании Совета — это еще не сам Совет. Попытки создать подобные единые структуры управления предпринимались и ранее, но все оканчивалось ничем.
Марш отсюда!
Но все эти прорехи в оппозиционных редутах с лихвой компенсируются одним обстоятельством: время работает на оппозицию. Манифесты могут быть сколь угодно пустыми, а митинги — сколь угодно малочисленными. Оппозиции достаточно просто поддерживать тление в очаге протеста и ждать. Чего? Перечитайте Владимира Ильича, уж кто-кто, а вождь мирового пролетариата был докой в таких вещах. Речь идет о статье «Крах II Интернационала» (1915 год) — именно там впервые появилось определение революционной ситуации, описываемой как соотношение желаний низов и возможностей верхов. Но есть в этой формуле и еще одно важное условие: «Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов». В переводе на современный язык — экономический кризис.
Впрочем, и это еще не революция. Она возникает, лишь «когда к объективным причинам присоединяется субъективная» — «способность революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить старое правительство, которое никогда, даже и в эпоху кризисов не «упадет», если его не «уронят». В общем, пока что можно перевести дух: нужда и бедствия не выходят за рамки среднестатистических, а активность «революционного класса» — за рамки полицейских ограждений. Но нет никакой уверенности, что эта тишина не является затишьем перед бурей.
Экономическая гроза обеспечена в любом случае. Вопрос лишь в сроках и масштабах. В стране со сбалансированной политсистемой экономический кризис совсем не обязательно перерастает в политический. Да, случается, и довольно часто, что одна партия досрочно сменяет у власти другую. Ну и что? Взять ту же еврозону: редкое правительство, сформированное до начала долгового кризиса (2010 год), сумело дожить до сего дня. А в некоторых странах кабинеты сменились по два-три раза. При этом о революции — ни об «оранжевой», ни о какой-либо другой — никто не говорит даже в обанкротившейся де-факто Греции.