В этом деле вообще много тонкостей. Нужно уметь правильно подготовить помещение, чтобы оно было сухим и вместе с тем в меру влажным. Как войти в парную, когда можно разговаривать, а когда нет — все это целая премудрость. Я очень люблю баню, каждую пятницу хожу в Сандуны. У нас образовалась компания футбольных людей — Борис Игнатьев, Михаил Гершкович, Александр Тукманов, Юрий Заварзин... Друг друга знаем по пятнадцать — двадцать лет, все знатные любители попариться. Случайных посетителей, способных плеснуть на камни пару шаек воды и все испортить, там нет.
— Вы упомянули совместные застолья с Тарасовым. Правда, что в багажнике своей «Волги» он всегда возил водочку, квашеную капусту?
— Еще там обязательно была отварная курица и соленые огурцы. Из напитков помимо водки — ягодные настойки на спирту. Он изготавливал их сам и меня научил. Я до сих пор их делаю из черной смородины, брусники и клюквы. Кстати, вопреки распространенному мнению пил Тарасов не очень много. Никогда не видел, чтобы он употребил больше 300 граммов.
Работали мы достаточно дружно, серьезная размолвка случилась лишь однажды. Я изобрел телеметрический прибор, с помощью которого записывал частоту сердечных сокращений хоккеистов во время тренировки. Наклеивал на грудь ребятам присоски с электродами и подключал их к специальному устройству, выводившему кривую. Обычно я приезжал минут за 40 до начала занятия, примерно к этому времени подтягивался и Анатолий Владимирович. Кто из игроков станет объектом моих наблюдений, мы всегда договаривались заранее. В тот раз эта доля выпала Фирсову. Прицепил я ему свои присоски и принялся ждать Тарасова, который почему-то запаздывал. Тренер влетел в раздевалку за несколько минут до выхода на лед, взъерошенный, возбужденный. Увидел меня и с порога начал орать: «Да вы тут затерроризировали всех своими приборами. Ну-ка марш отсюда!» — и еще пару крепких словечек добавил. Я ничего не понимаю. Словно ошпаренный, срываю с Фирсова присоски, думаю: все, конец совместной работе. После тренировки Тарасов, не взглянув на меня, пробурчал: «Идем в кабинет!» А там, вдруг повеселев, без обиняков признался: «Ну да, задержался. И ты хотел, чтобы ребята все занятие это обсуждали?! Нет уж, пусть лучше они тебе косточки перетирают». Понимаете, он переключил внимание команды со своего опоздания на меня. Помню, это очень задело, некоторое время я продолжал обижаться на тренера. Но потом негативные эмоции ушли.
— Как отнеслись к появлению постороннего звезды ЦСКА?
— Несколько раз меня проверяли, что называется, на вшивость. К примеру, на летних сборах в Кудепсте ребята тренировались по пять часов в день, тем не менее умудрялись и выпить, и на танцы сходить. Кузькин, Рагулин, Володя Брежнев неоднократно предлагали: давай, мол, наука, сбегай за винцом. Я понимал, что поддаваться нельзя, что это провокация — втянуть меня, а потом сделать заложником ситуации. Я отказался раз, два, потом они от меня отстали...
— Знаю, несколькими годами позже уже в качестве начальника Управления хоккея Спорткомитета СССР вы принимали участие в организации турне ЦСКА и «Крыльев Советов» по Северной Америке, которое получило название Суперсерия-1976.
— Я ездил на переговоры с Кларенсом Кэмбеллом, тогдашним президентом Национальной хоккейной лиги. Отношение к нашему хоккею в Канаде после Суперсерии-1972 поменялось, но не кардинально. Соперники по-прежнему считали себя гораздо сильнее нас. Готовившееся турне должно было доказать, что даже на клубном уровне советские хоккеисты могут обыгрывать сильнейшие заокеанские команды. Подводных камней в процессе переговоров было много. Прежде всего требовалось обеспечить безопасность нашей делегации, поскольку существовала угроза провокаций. Другим спорным вопросом были финансы. Заокеанская сторона настаивала на выплате денег по окончании всего турне, мы требовали производить расчет после каждого проведенного матча. Гонорар за одну игру составлял 200 тысяч долларов, за восемь поединков набегало больше полутора миллионов. Сумма по тем временам сумасшедшая! Часть денег шла в бюджет Спорткомитета, остальное доставалось хоккеистам.