Я помню, как мы в нежном возрасте смотрели и пересматривали фильмы про героизм и убийства. И завидовали своим дедам, которым выпало счастье бить контру. В буквальном смысле они били, и буквально я завидовал. Дед мой в Гражданскую из нагана «тукал» (это у них было такое словечко в ЧОН ВЧК) классового врага. Деда я любил, с удовольствием у него гостил и требовал с него рассказов о героизме. О правильных красивых справедливых убийствах белой сволочи. Я прекрасно помню, впрочем, и свои еще детские сомнения: ну ладно, царя застрелили, он все же офицер, а шла ж война, и царицу тоже боль-мень понятно, я ж советский школьник, — но детей-то в подвале убивать, это вроде ж нехорошо? Спрашивал я взрослых, в школе и дома. Они чего-то исполняли с умным видом, многозначительно. Что типа белые могли б наследника или кого из наследниц посадить на трон, и война б разгорелась с новой силой. Насколько я помню, как-то я принял эту логику к сведению и вопросов больше не задавал. Как-то стало ясно: если надо, то и детей можно убивать для пользы дела и для торжества.
Я не могу забыть детские фантазии про то, как я убиваю классовых врагов собственноручно. Рву подкладку своего пиджачка, чтоб вытащить припрятанный там маленький маузер и грохнуть товарища, который шел не к красным, а к белым. Как мастерски был выписан Аркадием Гайдаром этот сюжет в «Школе»! Это вам не толстовские «Детство/Отрочество/Юность», толкающие в пропасть пацифизма. Как талантливо нас учили убивать! Вырасти и убей врага!
Мне иногда кажется, что я бы убил довольно много людей, которые мне не нравятся. Которые не правы. И нехороши. Я не знаю, что делать с моей невеселой догадкой: я бы убивал, если б был уверен, что мне ничего за это не будет. Если б у меня была лицензия на отстрел, как у комиссара. Чему нас учит, так сказать, семья и школа? Во всяком случае, учила? Вот именно убивать тех, кто тебе не нравится, кто считается врагом. Убей — и будет светлое будущее. А сейчас чему учит? Пацифизму, что ли, и толерантности?
Да и можно ли все это бесследно стереть с жесткого диска? Реально ли переформатировать его и записать новые вегетарианские программы? Бывает ли такое в жизни? И что на этом фоне, после всего этого — один убитый старик? Можно ли ждать, что страна зарыдает по этому поводу? Нельзя ждать, не зарыдает она. Не приучена к нежностям.
Хотелось бы, конечно, ждать чего-то хорошего. Но оно не очень ждется. Как-то не вырисовывается оно.
Отнять и не делить / Дело / Капитал
Отнять и не делить
/ Дело / Капитал
«Капиталисты просто обязаны бросить все ресурсы на спасение капитализма. Нравится им это или нет»
Как говаривал Иосиф Виссарионович Сталин: «Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять». В нашем конкретном случае это высказывание может быть интерпретировано так: если бюрократии что-то на самом деле надо, то никто и ничто не может ее остановить. В очередной раз это было продемонстрировано на встрече денежных властей G20 в Москве.
Собственно, на самой встрече решалось несколько вопросов. Например, в очередной раз подтвердилось, что страны «большой двадцатки» против оголтелой эмиссии и девальвации своих валют. При этом, разумеется, как обычно, «все животные равны, но некоторые равны более, чем другие» (Дж. Оруэлл, «Скотный двор»). То есть политика США и Японии жестко не осуждалась, но в общем согласие в этом вопросе было практически полным.
Поговорили о внутренних источниках спроса: их было предложено стимулировать. Дело хорошее, особенно если бы было сказано как. В реальности же кризис идет не по лекалам «экономиксизма», а в соответствии с концепциями неокономики, которая гласит: «Кризис — это падение спроса». Соответственно он и дальше будет падать: ничего такого, что могло бы исправить ситуацию, не видно. Да и не может быть видно, пока спрос и доходы не придут в равновесное состояние, что возможно только в случае серьезного падения этого самого спроса. В общем, в этом вопросе имела место откровенная демагогия.
Аналогично и в ситуации, которую итоговое коммюнике саммита описывает так: «Необходимо, чтобы профицитные экономики расширяли внутренние источники роста, а дефицитные экономики увеличивали государственные сбережения и повышали конкурентоспособность». Звучит хорошо, но опять же встает вопрос: как? Никто не будет вкладывать деньги в проекты, которые не приносят прибыль, а дефицитные экономики не могут себе позволить резкого спада, который неминуемо последует, если не стимулировать спрос из бюджета. В общем, все эти вопросы сводятся к одному, бессмертному варианту: «Где взять деньги?»