Утром мне надо было вести программу новостей, а вести неоткуда. Потому что автоматика вырубила аппаратуру в студиях, студии были неработоспособны. Мы решили вести эфир из предбанника, где аппаратная. А как? Там все неприспособленно. Засунули туда осветительные приборы, поставили табуретку какую-то. С этой табуретки я и провел первые несколько выпусков. Все в битом стекле, ассистенты режиссеров ползают по полу, чтобы не попасть в кадр, вставляют кассеты в видеомагнитофоны. Все это снимал Дима Крылов. Хотелось побольше рассказать о том, что происходит. Ощущение было, как на войне.
Конечно, Брагин был не готов к таким событиям. Вся наша система оказалась не готова. Потом, когда делали фильм, я нашел подземную резервную студию, подготовленную на случай войны. Она находится в одном из подмосковных домов отдыха. В жутком состоянии: паутина кругом висит, вода капает. Я покажу эти кадры в эфире. Разобрали мы деревянный пол в одной из беседок и оказались в подземном переходе перед закрытой дверью. Люк герметичный, как в подводной лодке. Проникли туда и попали в прошлое, в Советский Союз. Плакаты висят, такие конкретные советские плакаты. Магнитофоны катушечные. Впервые увидел пульт для подслушивания телефонных разговоров. Никого нет, вообще никого! Где офицер дежурный, чье это хозяйство на сегодня, хотел бы я спросить?!
Во имя чего штурмовали «Останкино»? Вопрос до сих пор без ответа. Но вожаки, как правило, выходят сухими из воды. Хасбулатов и все, кто сидел в Белом доме, имели прямой выход через подземные коммуникации знаете куда? Я стоял у этого люка, мне показывали ребята. В район зоопарка они выходили: люк рядом с Кудринской площадью. И туда ходили гонцы, они носили и оружие, и продукты. То есть связь была бесперебойная. И Хасбулатов в отличие от других ел домашние обеды, ему готовили дома, и официанты его обслуживали, там все было хорошо. А другие задыхались в миазмах.
— Про сухих из воды вы правы. Всех отпустили по амнистии…
— Помните, был генеральный прокурор Казанник? Вот он, кстати, сказал, что это позорная страница в истории Госдумы, эта амнистия. Ельцин принял ее, сцепив зубы. И я согласен в данном случае с генеральным прокурором. Почему не дали довести до конца расследование? Да, мы понимаем, что главная задача власти была успокоить общество, и это сделали! Но кровь пролилась! Виновные должны быть наказаны. Как говорил Глеб Жеглов, вор должен сидеть в тюрьме. Та амнистия в области права совсем не лежала.
— Как же вас с такими оппозиционными взглядами пригласили на работу в Кремль?
— Кстати, с такой оценкой многие коллеги были согласны. Когда моего предшественника Вячеслава Костикова «уходили», стали искать замену. И сам Костиков, и первый помощник президента Виктор Илюшин составили список — сначала большой, потом он уменьшался. Но вроде бы я, как сам Костиков утверждает, чуть ли не один из этого списка остался. И сначала получил приглашение к Коржакову на беседу.
— Вы его знали с 91-го года?
— Все журналисты, которые работают в кремлевском пуле (а я туда вошел еще во время Горбачева), знают, конечно, руководителей службы безопасности. Потому что те непосредственно общаются с журналистами. И была беседа долгая. Он прощупывал, и меня потом еще долго проверяли — у меня было много друзей среди американских журналистов. Это очень не нравилось спецслужбам. Я, честно говоря, никуда не торопился, у меня все было хорошо. Популярный человек, интересная работа, зарплата вполне приличная по тем временам. Я понимал, что в команде у президента работать не сахар. И мало того, там светили выборы, то есть такой марафон, в котором загнанных лошадей пристреливают. Понимал, поэтому колебался. И очень долго сам выдерживал паузу. Собственно, в Кремле начали уже раздражаться. Я это чувствовал. Но потом я пришел на встречу к Борису Николаевичу, он меня знал хорошо, и я его знал прекрасно, потому что делал интервью с ним, не одно интервью с глазу на глаз.
Идет беседа. Ну, естественно, я, как и все пресс-секретари, выложил ему все — как надо себя вести, что нужно больше внимания уделять телевидению, что все, что не показано по телевидению, не состоялось. Я требовал, чтобы у нас была непосредственная связь, а не через посредников. Все это я излагал минут 15: вопросов накопилось много, потому что имидж президента уже, в общем, серьезно хромал. К этому моменту рейтинг президента скатился примерно до четырех процентов.