— Судя по названию, сериал про шестидесятые годы прошлого века?
— Так и есть. Кино про кино. Главный герой — режиссер.
— Уж не папу ли играете, Михаил?
— Об этом надо спрашивать у Валерия Тодоровского, а то получится, что опять не в свое дело лезу, но, думаю, роль Олега Ефремова достанется Никите, моему сыну. Он больше похож на деда в молодости. Я же играю известного кинорежиссера, лауреата Сталинской премии, народного артиста СССР. Образ собирательный. Работа впереди большая, съемки предстоят в Москве и в Минске.
— Кстати, вы в курсе, что, по данным Википедии, документальный фильм «Гражданин поэт. Прогон года» стал сотым в вашей творческой биографии?
— Думал, что давно перешагнул за сотню... Впрочем, дело не в количестве, у меня много эпизодических, проходных ролей. Папа снимался гораздо реже, но какое это имеет значение? Брать надо не числом...
— В вашей семье дух диссидентства витал?
— Будто не знаете историю создания «Современника», не помните, кто входил в окружение отца. Это же поколение шестидесятников! Нет, я рос в правильном доме. И книжки читал те, что надо. «Архипелаг ГУЛАГ» впервые увидел в папиных руках. Помню, году в 80-м ограбили родительскую квартиру. Дело под личный контроль взял Щелоков, тогдашний глава МВД. Пришел следователь, посмотрел на книжный шкаф, где на видном месте стояли запрещенные «Зияющие высоты» Зиновьева, «Загадка смерти Сталина» Авторханова, его же «Технология власти», и отвернулся в сторону, словно ничего не заметил...
— Вы на митинги когда-нибудь ходили, Михаил?
— Один раз. В эпоху раннего Ельцина. Дело происходило в «Лужниках», рядом с железнодорожными путями, по которым туда-сюда сновали поезда. Следователь Гдлян прямо заявил, мол, власти специально гоняют составы по рельсам, чтобы заглушить ораторов... Словом, эмоций было много, а содержательных речей мало. Поэтому больше такие мероприятия я не посещал. Зачем создавать массовку? У меня есть иные возможности выразить отношение к тому или иному событию. Хотя бы вот вам рассказать.
— Слышал, возмутились последним решением властей поднять на треть минимальную цену на водку?
— Сказал бы иначе: удивился. Опасный шаг власти с точки зрения ее самосохранения. Если из-за дороговизны любимого напитка народ начнет меньше бухать и протрезвеет, последствия могут быть неожиданными. Такое уже дважды случалось в нашей стране. В 1914-м Николай II ввел сухой закон, потребление алкоголя снизилось в десять раз, люди вдруг поняли, что им евреи с трибун толкуют, и уже через три года царь отрекся от престола... Распад Советского Союза тоже начался с горбачевской антиалкогольной кампании. Народ трезвым оком посмотрел вокруг и осознал: с коммунистическим бардаком пора кончать... Конечно, повышение цен на треть недостаточно радикально, пить все равно не перестанут, вырастет лишь число самогонщиков и отравлений суррогатами, но Кремлю надо осторожнее играть с огнем.
— Зато у вас с соавторами появятся новые темы для остроумных реприз.
— Напрасно думаете, будто мы только и заняты поиском, над чем бы еще постебаться. Я живу в России, и шесть моих детей тоже. Если совсем невмоготу станет, закроюсь дома и буду тихо выпивать с друзьями, лишь бы не смотреть на мерзкие рожи в телевизоре. Но употреблять мы постараемся недолго и умеренно. Мне ведь надо семью кормить. Поэтому много работаю: снимаюсь, играю в театре.
— Вы же лет пятнадцать не состоите ни в одной из московских трупп.
— Да, с 97-го года, после ухода из МХАТа. И возвращаться не собираюсь. На всю оставшуюся хватило воспоминаний о склоках и разборках, свидетелем которых стал тогда. Но это не мешает мне регулярно выходить на сцену. И в антрепризах, и не только. Родной «Современник» не забываю. Вот и в минувшем театральном сезоне случилась премьера с моим участием. Спасибо завлиту Жене Кузнецовой, отыскавшей пьесу Майка Пэкера, и Галине Борисовне Волчек, которая рискнула и дала Гарику Сукачеву поставить «Анархию», где звучит много ненормативной лексики. Из-за этого часть публики уходит после первого отделения, но оставшиеся зрители понимают: герои не ругаются, а говорят на таком языке. Иначе они не умеют...