— А своей властью отменять спектакли вам случалось, Лев Абрамович?
— К сожалению. Много лет назад очень хороший актер оказался в неприемлемом состоянии, попросту говоря, совершенно пьян. Его не пустили на сцену. Пришлось вывесить объявление с извинениями перед зрителями… Расставаться с проработавшим в театре много лет человеком не хотелось, но он лишил нас выбора. С того момента минуло десять лет, а я помню все в мельчайших подробностях. Такие ситуации дорого мне обходятся, ужас воспоминаний идет по пятам долгие годы. К счастью, новое поколение в меньшей степени подвержено болезни под названием алкоголизм.
— Молодые меньше пьют?
— На мой взгляд, да. Здоровый образ жизни постепенно побеждает. К тому же торопливость, вызванная стремлением добиться всего и сразу, имеет не только отрицательные, но и положительные стороны. Она диктует обязанность поддерживать некую форму. Да и в кино, на ТВ царят суровые капиталистические условия: не справляешься, не тянешь, подводишь, ломаешь график — свободен, пошел вон! Возьмем другого, творчески, может, не менее талантливого, а физически более выносливого. В театре к кадрам относятся терпимее, до последнего надеясь: а вдруг человек одумается, придет в себя, вылечится, поймет? Я не говорю, что пьянство носит эпидемически-хронический характер, но определенные проблемы создает, а главное, оно плохо поддается воздействию, как и любая серьезная болезнь. Попробуйте научить глухого слышать… Однажды обнаружил, что мой студент, которого собирался брать в театр, пьет. Я отчаянно пытался что-то изменить, увещевал, объяснял, искал врачей, а паренек посмотрел на меня и сказал: «Лев Абрамович, ну что вы хотите? Я с третьего класса пью…»
— Помните у Райкина? «Пить, курить и говорить я начал одновременно…»
— Именно! Чтобы победить в себе это зло, нужна колоссальная воля, и все-таки знаю случаи, когда люди вырывались даже из наркотической зависимости. К сожалению, в России к этим порокам отношение излишне добродушное. Читал, какую жуткую обструкцию устроили в Аргентине Марадоне, когда выяснилось, что тот балуется марихуаной. По сути, ему объявили на родине бойкот. И никто не кричал в газетах: «Зато он великий футболист!» Закон един для всех, одним нельзя оправдать другое, замещения не происходит. А у нас всегда найдут способ выписать индульгенцию для проштрафившихся. Да, на Западе тоже шалят со спиртным и наркотиками, но едва это становится известно, репутация артиста подрывается на корню, никакие былые заслуги не спасают. Моральный облик звезды важен для зрителя, если падает моральная привлекательность, автоматически снижаются гонорары, уменьшается количество ролей. Поэтому степень скандальности каждого относительна, ее тщательно измеряют и стараются не переходить грань допустимого, чтобы не угодить в маргиналы. Если артист ничем иным не может заработать, тогда пускается во все тяжкие. В России же все перепуталось. Чем скандальнее, тем вроде бы круче. Ах, он и пьет, и кокаин нюхает, и спит с кем ни попадя — вот каков наш национальный кумир! От быстрых перемен в жизни общества в мозгу у людей произошла полная сумятица… Молодым это трудно сегодня объяснить, о многом они попросту не слышали. Идет постепенное и, увы, неуклонное снижение моральных, этических, эстетических требований. В творческих институтах раньше были мастера, а теперь руководители курса. Дело не в терминологии: мера ответственности за учеников иная, у тех другое отношение к старшим… Учитель должен вызывать уважение, может, даже преклонение. Согласитесь, есть разница между профессорами Бродским и Тютькиным…
— Иосифа Александровича упомянули не случайно?
— Это один из любимых мною могучих авторитетов. Он об ученичестве все прекрасно понимал и ко многим великим поэтам давнего и недавнего прошлого относился именно так, замечательно их знал. В отличие от многих новых, которые считают, что все началось с них, в крайнем случае со старших приятелей.
— Вы с Бродским встречались?
— Познакомились в Америке. В Питере дороги не пересекались. Правда, недавно вспоминали с Сережей Соловьевым: недалеко от нашей школы находилась столовая, которую потом превратили в кафе. Еда в нем была ужасная, но место стало модным, по пятницам и субботам там проводили поэтические вечера. Приходило много желающих послушать стихи в исполнении авторов. Мы с Сережей тоже регулярно заглядывали на огонек. Дважды нам рассказывали, что был какой-то потрясающий рыжий, прекрасно читал. Оба раза мы пропустили выступления и лишь задним числом поняли, что речь шла о молодом Бродском… В Америке я неоднократно общался с Иосифом Александровичем. Он пришел на Gaudeamus, когда мы играли спектакль в Нью-Йорке, после заглянул за кулисы. Тут же сбежались наши ребята, Бродский немножко оторопел от количества людей, поскольку предполагал поговорить со мной наедине. Его спросили: «Как вам спектакль?» Обычный вопрос, дежурный. А Иосиф Александрович глубоко задумался и надолго замолчал. Мне показалось, минут на десять. Даже мелькнула мысль: «Неужели настолько не понравилось? Подбирает слова, чтобы не обидеть?» Потом Бродский стал подробно объяснять, раскладывая достоинства и недостатки. Я понял: та длинная пауза — не только зажим от напряжения, но и ответственность за каждое слово. Он должен был все по пунктам сформулировать внутри себя, поскольку не мог отделаться общими банальностями, видя, как на него смотрят молодые актеры. Я навсегда запомнил мертвую тишину, предшествовавшую ответу Бродского. Мне даже стало неловко, захотелось разрядить атмосферу шуткой, но я смолчал. И правильно сделал... Да, Иосиф Александрович был нелегким человеком, в свой круг пускал весьма осторожно, что тоже, наверное, правильно. У нас оказались общие друзья, прекрасные издатели Майкл и Корнелия Бесси. Я познакомился с ними в Питере, они приходили на спектакль «Братья и сестры». В Нью-Йорке мы снова встретились и дружим до сих пор. Майкл, к сожалению, недавно умер, а Корнелия продолжает трудиться. Потрясающей работоспособности и энергии человек! Именно Бесси, кстати, заставили Питера Брука написать первую книгу. Буквально терроризировали несколько лет. Когда он приболел и слег в госпиталь, Корнелия его навещала в палате и приветствовала словами: «Питер, говори, что хочешь, я буду записывать». Так сложилось «Пустое пространство» — мощная, интеллектуальная, великая профессиональная книга. В последний раз мы были у Бесси в Коннектикуте уже после смерти Майкла. Корнелия рассказала: прикованный к постели муж попросил перенести себя в библиотеку, где находилось более десяти тысяч книг, чтобы умереть среди них…