Курьезы часто случались в Новый год. Я с женой обычно встречал его у тещи, у которой день рождения приходился на 31 декабря. Часто утром первого января мне нужно было выходить на работу, и я не позволял себе больше рюмочки-другой, да и то с вкуснейшими тещиными пирожками. Но не все так отмечали. Однажды из США вернулся знаменитый камерный оркестр под управлением Рудольфа Баршая. Для артиста, который должен был вести передачу с участием этого оркестра, специальный музыковед из консерватории написал текст. Артист его выучил наизусть. А когда наступил день эфира, артист оказался не в форме — после отмечания Нового года. Паника полная: через четыре часа передача, а вести некому. Звонят мне. Сел в автомобиль, приехал на Шаболовку. Посмотрел текст, и у меня волосы дыбом встали: чисто музыковедческий материал. Я понял, что не смогу выучить это за два часа до эфира, смогу только сослаться на автора этого текста. И я рассказывал о том, каким успехом пользовалось выступление оркестра, особенно в Лос-Анджелесе, где привыкли к легкой музыке, а тут звучал настоящий Прокофьев или Мусоргский. Вот так я был музыковедом. Был и театроведом, когда вместе с Валентиной Леонтьевой вел передачу «Из ложи театра». Мы сидели как бы в ложе и показывали кинофрагменты из знаменитых спектаклей.
А однажды на «Голубой огонек», посвященный Дням культуры Италии, приехала примадонна из «Ла Скала», очень милая и улыбчивая. Я стал с ней разговаривать, а чтобы беседа была непринужденной, спросил ее про хобби. Оказалось, она, как и я, обожала рыбалку. Мы так здорово разговорились, она непринужденно себя чувствовала, рассказывала, как нанизывает на крючок наживку, как закидывает удочку. Потом пошла к роялю, исполнила арию и хорошую неаполитанскую песню. Все были довольны, кроме вышестоящего начальника Николая Саконтикова, который мне сделал замечание: «Зачем же вы с женщиной начали говорить о рыбалке?»
— Часто вы получали такого рода замечания?
— Не так часто. Сейчас много говорят о существовавшей в советское время цензуре. Да не было жесткого контроля, существовала самоцензура. Все редакторы, начиная с главных и кончая самыми молодыми, были пронизаны идеологией того времени и знали, что можно говорить, а о чем лучше промолчать или в следующий раз сказать. Была, правда, цензура военная, следившая за тем, чтобы не прошло в нашей информации каких-то государственных секретов. У нас эту функцию выполняла очаровательная женщина. Говорила: «Дайте папочку». Смотрела ее, а потом: «Все, идите в эфирчик».
В иных случаях я не отдавал папку в другие руки, даже в туалет ходил с ней. Потому что если по случайности потеряются одна или две странички — это катастрофа. А у меня такое случалось. Как-то мне надо было попудриться и немножко галстук поправить, и ко мне в дикторскую пришел Толя Овсянников, наш замечательнейший обозреватель, тогда работавший выпускающим редактором. Пока я пудрился, он говорит: «Игорь, дай посмотреть текст». Короче, я вышел на минуту, вернулся, взял папку и в эфир. Читаю текст, дохожу до пятнадцатой страницы, а дальше идет... двадцатая. Память у меня всегда была хорошая, и я стал пересказывать своими словами. Убрал наушник из уха, чтобы не слышать жуткий ор, стоявший в аппаратной: «Откуда у него такой текст, кто ему его дал?!» И вот дохожу до 20-й страницы, смотрю: да, правильно, тема та, попал...
То же самое у нас с Леонтьевой однажды случилось. Мы вели передачу о замечательном писателе Аркадии Гайдаре. Три дня репетировали, потом, уже перед передачей, какие-то правки вносились. В последнюю минуту мы буквально вырвали текст из рук редакторов, потому что пора было в эфир. Началась передача. Доходим до 12-й странички, а дальше идет... 18-я. Валентина выключила микрофон (она молодец, потрясающим импровизатором была) и спрашивает меня: «Ты помнишь, что я говорила?» — «Да». — «А я помню, что ты говорил. Давай по сигналу: я поднимаю руку — ты молчишь, я опускаю — ты говоришь». И мы с ней начали просто соревноваться: кто лучше запомнил текст своего партнера. Почему-то он запоминается лучше, чем свой, волей-неволей к нему прислушиваешься. И мы так страниц семь-восемь наговорили. На следующий день Георгий Александрович Иванов проводил летучку: «Вчера была передача о Гайдаре. Хороший писатель. А передача могла быть и лучше, хотя дикторы хорошо читали, особенно в середине». Он, конечно же, понял и оценил, что у нас случилось. Вот такие были накладки.