В общем-то это сборник сюжетов, которые Каракс копил 13 лет после провала «Полы Икс». Сам режиссер появляется в первых кадрах, чтобы прямо из спальни в пижаме войти в театральный зал, где сидят спящие зрители. Возможно, они во сне смотрят этот фильм, в котором приемы театрального балагана сочетаются с очень высоким градусом чистой киногении. Каракс и Лаван сделали свою работу идеально. Конечно, цитат и самоцитат тут предостаточно. Весь фильм — это игра в девять жизней, которые по поверью есть у кошки. Потому что некий мсье Оскар (Лаван), выйдя утром из дома, садится в оборудованный как актерская гримерка длинный свадебный лимузин, читает список ждущих его рандеву и начинает преображаться. Он станет старухой-нищенкой, неудачником-отцом некрасивой девочки, облепленным датчиками движения актером, которого используют для создания спецэффектов, господином, живущим с громадной обезьяной, умирающим стариком, убийцей и его жертвой, монструозным мсье Дерьмо, который похищает фотомодель и ест денежные купюры, солистом ансамбля аккордеонистов и даже самим собой — лицедеем, нанятым кем-то, возможно, Богом, а может, кем-то похуже (Пикколи), чтобы вторгаться в жизнь в разных личинах.
Сцена, где Оскар тайно встречается с коллегой Евой (Миноуг), которая поет песню на стихи Каракса на крыше перестраиваемого универмага «Самаритэн» с видом на тот самый Новый мост, — это удар под дых для тех, кто знает трагедию Каракса. Его жена, актриса Катя Голубева, сокурсница многих моих друзей по ВГИКу, в прошлом году покончила с собой. То же делает и героиня Миноуг. Еще в фильме звучат струнный квартет Шостаковича, одна фраза по-русски и посвящение Кате в финале написано непонятной европейцам кириллицей.
Впрочем, «Святые моторы» не только трагичны. Это довольно смешной фильм, иронизирующий над человеческой природой, над вечными сюжетами кино, над нашим безумным миром. Скажем, на кладбищенском памятнике, мелькнувшем в кадре, написано: «Посетите мой сайт www…» В Канне картине бешено аплодировали, но призов не дали. И правильно: если уж давать, то все разом, а это невозможно.
Чин по чину / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Чин по чину
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Премьера «Травиаты» в Большом театре
Не знаю, кто и как соскучился по исторической сцене Большого, но по «Травиате» его зрители соскучились точно. Почти полтора века эта опера остается любимицей мировых сцен, и лакуна в репертуаре Большого смотрелась даже неприлично. Свежую версию театр подал как первую оперную премьеру сезона — то есть предполагал торжественность момента. Ну и ингредиенты премьерные подготовил такие… аккуратные, чтоб дело обошлось без скандалов и манифестаций.
Постановку доверили американке Франческе Замбелло, в мире известной, приглашаемой и всеядной: режиссирует она от «Кольца нибелунга» Вагнера до мюзиклов по диснеевским мультфильмам. Большой ее тоже любит, лет десять назад звал ее на «Турандот» и непопулярного «Огненного ангела» Прокофьева. Сейчас, видимо, она сделала ровно то, зачем ее приглашали, — спокойную традиционную постановку для показа голосов и оркестра. Без поиска новых смыслов в старом тексте и прочих панских забав режоперы, из-за которых Большой театр в последнее время не пинал только ленивый. Разве что проколы допустила, но куда ж без них. По большому счету они не очень-то испортили впечатление. Например, первое прощание Виолетты с Альфредом в самый напряженный момент скрашено появлением запряженной в карету живой лошади, затем Альфред во время объяснения с отцом отрешенно считает в клетке голубей — хорошо не ворон. Другие огрехи чуть концептуальнее: видимо, режиссер не очень-то себе представляла, как могли развратничать благородные господа в середине позапрошлого века, или эти забавы не показались ей достаточно зрелищными — в общем, на бал к Флоре она запустила поспешивший на полвека тулуз-лотрековский канкан. Сменившая же его сцена с матадором, тоже отданная кордебалету, после легендарного фильма Дзеффирелли показалась страшно беспомощной. Строго говоря, даже при размахе художника-постановщика Питера Джона Дэвисона эта «Травиата» не определилась, что предпочесть — масштаб шумных сцен с хором или камерную частную жизнь. К финалу режиссер оставила умирать Виолетту в публичном приюте, а чтобы совсем уж не смущать меломана, освободила от больных три соседние кровати. В самом деле, чем бы больные занимались во время предсмертной арии героини? Лежали, задумавшись?