— Ваш дед потом не жалел, что сражался на стороне красных?
— Об этом мне судить трудно... Во имя чего убивать, каждый решал во время гражданской войны сам. «Цена жизни копейка, а то и меньше — вот что такое гражданская война», — писал Гашек в одном из писем.
— Однако для Гашека российская эпопея закончилась вполне благополучно?
— Если бы он остался в России, то наверняка стал бы жертвой сталинских чисток. Возможно, сработала его интуиция... Дед сумел убедить «товарищей», что позаботится о мировой революции в Чехословакии, и его отпустили на родину. Вместе с Шурой, с которой он в эти годы не расставался, они выехали из Москвы по поддельным паспортам — выбирались через Нарву и Ревель, потом по Балтике до Штеттина, оттуда в Берлин и, наконец, поездом в Прагу. Говорили, что Гашек хотел остаться в России, но я в этом сомневаюсь. Всю войну у него на шее был медальон-ладанка с фотографией моего отца Рихарда. Дед хотел вернуться! Впрочем, в Чехословакии тогда уже революция никого не привлекала. На Гашека смотрели с опаской, за ним установили слежку, одна журналистка его спросила: «Скажите, правда, что большевики едят пленных китайцев?» В ответ на этот и многие другие бредовые вопросы Гашек написал цикл рассказов «Распоряжением коменданта Бугульмы» о том, как его направили устанавливать советскую власть в этом городке...
— А что за история с двоеженством?
— Деда хотели судить за это! Примерно четверть Чехословацкого корпуса вернулась из России с боевыми подругами, хотя на родине у них оставались законные жены. В основном подругами становились учительницы из глубинки, у многих уже родились от чехословаков дети. А в Чехословакии тогда вышел особый закон, который, по сути, закрывал глаза юстиции на двоеженство. Просто считалось, что браки, заключенные в России, в Чехословакии становятся недействительными. На деле же у многих военных оказывалось по две семьи. Дело житейское! В конце концов отстали и от Гашека, привязанного к Шуре с ее постоянным: «Ярославчик, тебе нельзя пить!» Но дед не очень-то ее слушал. В Липнице сохранился десятилитровый пивной кувшин, без которого не обходился ни один рабочий день писателя.
— Как складывалась творческая жизнь вашего деда после возвращения?
— Юмор у Гашека сохранился, но иллюзий уже не осталось. Дед снова начал пить, кочевать по кабакам, жить в долг. Снова вспыхнула любовь с Ярмилой, которая оставалась интеллектуальной спутницей жизни до конца дней, первой читательницей романа о Швейке. Именно Ярмила первая заявила, что роман получается гениальный. Ее поддержка много значила для деда. А Шура так и не научилась говорить по-чешски. Отношения деда с Шурой были сложными, и он сбежал осенью 1921 года, поселившись в деревне Липнице, чтобы сосредоточиться. Но Шура и там его нашла... Писал Гашек «Швейка...» взахлеб — по нескольку страниц в день — и тут же отправлял издателю в Прагу. Но здоровье быстро ухудшалось — отказывали почки. Дед умер 3 января 1923 года. Заплатить за похороны было некому — издатель отказался, как, впрочем, и родной брат Богуслав, так что все расходы взял на себя приятель Гашека с говорящей фамилией Заплатил (ударение на втором слоге). Финансовые дела деда были настолько плохи, что кредиторы забрали за долги домик, и Шура оказалась на улице. С Арсеном Заплатилом (он потом поменял фамилию на Верны), к слову, связана еще одна история. Мой дед и Шура познакомились с Арсеном на пути из России в Прагу. Говорят, что Арсен влюбился в Шуру с первого взгляда и, возможно, был заинтересован в скорой смерти моего деда. Мне кажется, Гашек умер при загадочных обстоятельствах. Вспоминаются его горькие слова: «Чихайте на дружбу. Среди друзей как раз и оказываются самые большие предатели». Есть подозрение, что деда постепенно травили мышьяком: такие предположения высказали некоторые специалисты из Германии и США, с которыми я вел переписку. И тут, возможно, не обошлось без Шуриного ухажера. Позднее Заплатил сделал Шуре предложение и женился на ней. Но это уже после того, как Шура начала получать гонорары за «Швейка...». Более того, этими гонорарами оплачивалась учеба Заплатила в университете! А в 1941 году он с Шурой развелся: боялся, что немцы косо посмотрят на то, что он женат на русской.