Любопытно, что в суд это дело так и не пошло. Обвинители быстро сообразили, что им не удастся оспорить версию защиты, и поэтому, как мне показалось, они с облегчением согласились с не слишком убедительной судебно-психиатрической экспертизой, признавшей Иванькова душевнобольным и, соответственно, не несущим ответственности за свои действия. Через много лет его осудили совершенно за другое преступление… После отбытия наказания он уехал в Америку, а по возвращении его вновь арестовали и обвинили в убийстве. Впрочем, тогда его адвокатом был не я, а мой друг и ученик Александр Гофштейн. Дело дошло аж до Верховного суда, до президиума, и признали, что обвинение не доказано.
— Вижу, у вас в кабинете много красивых вещей: статуэток, шкатулок, антикварных кукол… Наверное, это подарки клиентов, чьи дела вы выиграли?
— Нет, это презенты от моих друзей — по случаю дней рождения, юбилеев всяких... Подарки мне после процессов дарят очень редко. Из всех обвиняемых, которых мне пришлось защищать, только двое остались моими друзьями. Большая часть тех, кого оправдали моими стараниями, никогда не звонит мне по праздникам, они живут так, словно меня вообще не существует… Кто-то сказал, что это синдром пациентов врача-венеролога: те, кого он когда-то вылечил от «нехороших» болезней, завидев доктора, тут же перебегают на другую сторону улицы.
— Изменилось ли сегодня в глазах властей и общественного мнения восприятие профессии адвоката по сравнению с советским периодом?
— Существенно изменилось. В СССР адвокаты были чем-то вроде пятого колеса в телеге правосудия. Неспроста мне часто приходилось защищать коллег-адвокатов. В восьмидесятые годы, когда в Москве правил Ельцин, в столице появилась следственная группа во главе со следователем из Свердловска Владимиром Каратаевым. У нас даже термин такой появился: «каратаевщина». Тот громогласно заявлял, что «прижмет адвокатуру», которая якобы подстрекает к даче взяток и мошенническим путем завладевает деньгами клиентов. Это был абсолютный абсурд. Пусть некоторые мои коллеги будут меня ругать, но я должен сделать признание. Долгое время в Советском Союзе в адвокатской среде существовало понятие «микст». То есть получение денег сверх таксы, помимо кассы юридической консультации. Существовал жесткий тариф услуг адвокатов, но жить на эти деньги было совершенно невозможно. Кажется, гонорар за уголовное дело составлял двадцать рублей. За особо трудное дело — тридцать… Смех, да и только! Поэтому в кассу клиент платил, скажем, двадцать рублей, а остальное лично вручал адвокату. Не в качестве взятки для следователей и судей. Это была просто достойная оплата работы. Как ни странно, но в то время совершенно не было развито взяточничество. Случались отдельные попытки подкупов, но такой повальной коррупции у судей, как сегодня, не наблюдалось… Так вот, как раз с делом моего коллеги Эдуарда Сафронского, которого я защищал в эпоху каратаевщины, и связана одна из наиболее драматических страниц моей биографии.
Сафронский помимо прекрасных профессиональных качеств обладал ироничным, порой язвительным умом и редкостной общительностью. Он мог сказать громко о каком-то судье: «А это мой старинный друг, мы вместе учились…» В таком стиле. Эта «звучность» Сафронского привела к тому, что на него обратили внимание определенные структуры. Следственные органы заподозрили, что он получал от клиентов деньги и создавал впечатление, будто эти деньги станут не только его гонораром… Полная ахинея! Но ситуация сложилась зловеще не только для моего клиента, но и лично для меня.
Одна из свидетельниц со стороны обвинения заявила, что накануне к ней приходил некто, предлагавший за мзду изменить показания. Этот человек, по ее описанию, походил на меня. В ответ на вопрос, видит ли свидетельница этого субъекта в зале заседаний, она прямо показала на меня. И добавила: «И ботиночки у него были те же, я на них внимание обратила». Эту ложь нужно было немедленно опровергнуть, и я предпочел обороне атаку. Стал уточнять, когда и в какое время у нее был посетитель. Она уверенно сказала, что вчера, около семи вечера. Это может подтвердить и ее муж. Тогда я потребовал его вызвать и допросить, а после подтверждения им времени прихода неизвестного стало ясно, что это неправда, поскольку «вчера» я провел на глазах у огромного количества людей. Сперва участвовал в судебном заседании, потом прямиком на партсобрание, где делал доклад. Упоминание этого партийного собрания и поломало доводы дамы: дескать, видимо, произошло какое-то редкостное совпадение во внешности… Сафронского полностью реабилитировали.