Андрей Кураев: «Церковь не видит себя в качестве источника государственной идеологии»
— Андрей Вячеславович, вы без восторга отнеслись к инициативе депутатов Госдумы, предложивших прописать в не имеющей, по вашим словам, правовой силы преамбуле Конституции роль православия как основы национальной и культурной самобытности России. А если бы слова о руководящей и направляющей роли Церкви вошли в одну из конституционных статей прямого действия — например, наподобие шестой, в которой раньше говорилось о роли КПСС, это бы изменило вашу оценку?
— Безусловно, причем в худшую сторону. Помнится, в брежневско-гришинские времена громко объявили о том, что Москва — это образцовый коммунистический город, и тем самым, как ни странно, сделали его менее комфортным для проживания. У людей обострилось ощущение фальши, разрыва между тем, что говорят с высоких трибун, и реальным опытом их собственной жизни. Мне кажется, что здесь сделана аналогичная ошибка. За людей решают, кто они, по сути, навязывая им определенное самоощущение. Притом что в реальности значительная часть людей, скажем так, наверняка не испытает восторга от встречи с такой формулировкой.
— Насколько я поняла, вы считаете предложение депутатов неуместным в многоконфессиональной России?
— Я не собираюсь защищать права других религиозных обществ — это и без меня прекрасно умеют делать. Скорее мне за свою Церковь обидно, потому что из-за такой инициативы депутатов, от людей не очень церковных, привычно полились критические потоки в адрес самой Церкви — якобы мы все это заказали. Напомню, что в результате патриарху пришлось жестко дистанцироваться от данного предложения и еще раз подчеркнуть, что Церковь не видит свой статус в качестве источника государственной идеологии.
— Триада «православие, самодержавие, народность» в свое время была вполне успешной скрепой Российской империи. Почему бы не вернуться к ней?
— Во-первых, триада «православие, самодержавие, народность» — это по большому счету формула всего лишь одного царствования. Во-вторых, она была предложена атеистом и, как говорят, даже гомосексуалистом Уваровым. Так что авторство этой идеи само по себе достаточно сомнительно, а ее понимание аппаратом империи было тем более своеобразным.
— В основных законах многих стран, в том числе вполне либеральных, закреплены идеологические нормы — прежде всего как раз религиозные. Чем мы хуже?
— То, что происходит в конституциях, например, некоторых европейских стран, это фиксация данности. У нас же в Конституцию предполагается внести некое задание. То есть если итальянцы или греки реально переживают свою связь с религиозной исторической традицией, которая им органична и никогда не прерывалась, то у нас все-таки такой связи нет — она была оборвана в прошлом веке.
— Почему с идеями такого рода всегда выступает не Церковь, а православные активисты и отдельные политики?
— Это их надо спрашивать. Тут важно подчеркнуть, что это не предложение Московской патриархии.
— Вы говорите о том, что такой шаг способен навредить Церкви. Это общее мнение людей воцерковленных?
— Несомненно, существуют разные мнения в этом вопросе. Но лично мне кажется, что для христианина гораздо важнее не декларация типа: мы идем туда-то и придем к тому-то, а тривиально молекулярное изменение себя и окружающего кусочка мира. Если потом другие люди скажут: «Да, это правда, здесь светлее, чем у соседа, потому что здесь есть основы веры», то это будет совсем другое дело. Если будет такая констатация, мы с радостью согласимся. А если идти путем составления пятилетних планов провозглашения духовности, то это вряд ли даст хорошие результаты.
— Нужна ли в принципе государственная идеология? Не ведет ли на практике ее запрет, закрепленный в нынешней Конституции (ст. 13, п. 2: «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной…»), к утрате обществом духовных и ценностных ориентиров? Скажем, депутат Евгений Федоров предлагает отменить эту статью.
— Без всякого сомнения, государственные идеологии и сегодня существуют в том же самом западном мире. Просто эти идеологии действуют тоньше и потому эффективнее, чем то, что было в XX веке. На Западе это идеологиями не называют — придумывают синонимы: называют правами человека, гражданской идентичностью, социальными задачами и прочее. Но это, конечно же, идеология — и по средствам доставки к сердцам людей, и по многим другим показателям. Однако даже если социологи скажут, что да, мы живем в идеологизированном обществе, причем в планетарном масштабе, и без идеологии сегодня государству просто невозможно пробиться, что это насущная необходимость, это вовсе не означает, что христианскую веру надо переворачивать в такую идеологию.