Яков Чернихов был человеком эпохи Возрождения, типом мастера, обладавшим широчайшим диапазоном творчества. Днем он преподавал, занимался проектированием, а ночью рисовал. В последние годы жизни много занимался построением классического шрифта, выполнил универсальный модульный анализ и в общей сложности успел подготовить около 170 таблиц, где были и латинские, и старославянские, и древнеарамейские азбуки. В каждой из них он находил именно ту систему пропорциональных построений, которую нес конкретный алфавит, словно музыкальное произведение.
— Были у вас сомнения, когда решали, стоит ли идти по стопам деда?
— Я, можно так сказать, родился и вырос под картинами Якова Чернихова, не говоря уже о том, что помню его самого, поскольку он часто приходил к нам — в нашей с мамой квартире был его кабинет. Это была темная комната, все стены которой увешаны его картинами, до сих пор помню запах его кабинета. И каждый раз, когда приходил, он сгребал меня в охапку и швырял под потолок, а потолки в том доме были высокие, под четыре метра. Это был сладкий ужас, но я обожал этот процесс...
Так что вопрос, какую профессию я выберу, не обсуждался. Правда, в 14 лет я сказал маме, что мне больше нравится архитектура кораблей. И что я лучше поеду в Ленинград поступать в Кораблестроительный институт, чем буду строить бездарные пяти- и девятиэтажки. Мама заплакала, а я поехал в Ленинград на разведку. Там и узнал, что корабельный архитектор увидит свой корабль, спущенный со стапеля, через 10—15 лет, поскольку таков цикл его создания.
А потом кто-то из ребят принес в школу большой архитектурный журнал «Современная архитектура» — черно-белая перепечатка известного французского журнала, где чуть ли не на первой полосе были размещены «Архитектурные фантазии» Якова Чернихова. Вместо вводной статьи соратника Ле Корбюзье Жоржа Кандилиса по идеологическим соображениям была напечатана статья Анатолия Стригалева, но иллюстрации сохранились. Журнал обошел все старшие классы, а я глубоко внутри себя интуитивно ощутил, что был не прав.
Мама снова заплакала — уже от радости, а я пошел на подготовительные курсы в Архитектурный институт.
— Громкая фамилия помогала или мешала в профессии?
— Фамилия Чернихов — это как награда авансом. В отрочестве испытываешь гордость права ношения. Ты рисуешь архитектурные фантазии, «как Яков Чернихов», — маме они, конечно, нравились и поддерживали веру, что со временем сын Андрей станет архитектором и продолжателем дела деда. Но потом с годами к тебе приходит осознание, что «как», конечно, можно, но не имеет смысла. Могущественный, накрывающий действительность и раздвигающий горизонты дар Якова Чернихова нуждается не в композиционных клонах, а в осмыслении и развитии. Как говорил архитектор Константин Мельников, искусство — это когда ты можешь сказать: «Мое!»
— У наших архитекторов начиная с 50-х годов сказать «Мое!» как-то не получается.
— То, что современная советская архитектура 50—60-х годов, архитектура оттепели не вернулась к русскому авангарду, говорит о компилятивном характере русской культуры. Ты русский архитектор, тебе сказали: делай, можно. Почему ты не берешь 20-е годы? Почему не хочешь продолжить то, что было сделано русскими? Мы не вернулись к себе, но неистово стали листать западные журналы и искать вдохновения у Оскара Нимейера.
В результате получилось вот что: 20-е годы русского конструктивизма в 1933—1935 годах закрываются, они уходят на Запад. Запад начиная с 1928 года за это время проходит ар-деко, который по сути является стилем фашио, потому что приходится на эпоху Гитлера, Муссолини. Его не очень любят ассоциировать с фашизмом, но это, увы, так. СССР в то же самое время переживает период неоклассики, ампира.
В 1950—1960-е Запад возвращается к своему рационализму и подхватывает русский конструктивизм, а хрущевские архитекторы берут западную архитектуру 1950—1960-х, все журналы зачитываются до дыр. И это происходит до сих пор. И до сих пор наши голландские, американские и японские коллеги держат на столе книги советских архитекторов 20-х годов.
— Но при этом вам удалось именно в России создать престижную международную премию. Как возникла эта идея?
— Мы с 1987 года дружим с болгарским архитектором Георгием Станишевым, сыном Димитра Станишева, секретаря ЦК по международным вопросам в правительстве Тодора Живкова. Димитр Станишев был одним из участников самого бескровного переворота среди бывших социалистических стран. Мы с Георгием Станишевым в 1987 году отправились в монастырь Святого Кирика под Пловдивом, который правительство Болгарии выделило нашему старшему другу Георгию Стоилову под резиденцию Международной академии архитектуры. До того момента Стоилов два года занимал кресло президента Международного союза архитекторов. Мы с Георгием Станишевым поехали туда в одном автобусе.