— Вам приходилось разговаривать с Грачевым о его роли в событиях августа 1991-го? Все-таки ваш бывший подчиненный.
— На эту тему мы ни разу не разговаривали, хотя потом я был у Грачева заместителем и такая возможность теоретически существовала. Возможно, все дело в том, что отношения у нас всегда были немножко напряженные.
— Как принималось решение о расстреле Белого дома?
— Коллегия Министерства обороны была созвана в ночь с третьего на четвертое октября 1993 года. Всех вызвали на службу, но я на коллегию не пошел, остался на своем рабочем месте — в бывшем кабинете маршала Жукова. Это в старом здании Генштаба. А коллегия собиралась в новом здании, где работал Грачев. Он и меня приглашал, но я решительно отказался. «Тогда, — говорит Грачев, — я поручаю вам охрану и оборону старого здания Генштаба». — «Хорошо, буду охранять…»
А они заседали всю ночь — решали, вводить войска или нет, открывать огонь или нет… Дурь невероятная! Прошло два года, и войска опять в столице… Хотя какие войска — несколько танков с офицерскими экипажами. Вот их и вывели на прямую наводку. Ну а финал известен.
— Это правда, что пресс-секретарь Грачева Елена Агапова тогда имела сильное влияние на руководство Министерства обороны?
— Вряд ли. Может быть, она как-то влияла на Павла Сергеевича, не знаю, но далеко не на всех членов коллегии Минобороны. Во всяком случае, не на тех, кого я знал и с кем был близок. Да я ее и не знал. Только иногда в коридоре встречались.
— Почему Грачев, учитывая ваш афганский опыт, не предложил вам возглавить операцию в Чечне?
— Потому что знал: я категорически против этой войны. Свою позицию я высказал еще во время авантюры с Русланом Лабазановым. Помните: офицерские экипажи и неудачный танковый поход на Грозный?.. Чем руководствовался Грачев, когда собирался взять Грозный двумя полками? Не знаю. Там же оружия осталось на две дивизии! Половину Дудаев получил по директиве Генштаба, другую взял сам, своей властью. И все это оружие потом стреляло по нам.
Я трижды встречался с Дудаевым, когда он стал президентом Чечни. Сначала меня Грачев направлял разобраться в ситуации, потом Ельцин. Во время первой встречи Дудаев был со мной вполне любезен, а на третий раз впал в форменную истерику. Кричал, что он сам все знает, что его не надо учить… Я ему посоветовал не трогать оружие, не устраивать гонения на русских, не охаивать российскую власть — то есть не нагнетать обстановку, не доводить дело до конфликта. Но это было бесполезно: к тому моменту крыша у него уже окончательно съехала, а в Грозном все уже были поголовно вооружены.
— Когда у военных сформировалось негативное отношение к Горбачеву?
— Мне кажется, когда он стал генеральным секретарем, а случилось это 11 марта 1985 года. Буквально через месяц Горбачев вдруг выдал распоряжение о том, что с этого момента военных на трибуне Мавзолея во время парада в честь Дня Победы быть не должно. А раньше трибуна Мавзолея была поделена как бы пополам: на одной половине стояли маршалы, на другой — члены Политбюро. Вот именно после этого горбачевского решения и появилось не очень хорошее ощущение. Даже Сталин ничего подобного не позволял себе в отношении военных...
Отношение к армии портилось на глазах, и летом 1991 года, чтобы обратить внимание Горбачева на состояние Вооруженных сил, на примерах показать ему, что все разваливается, что техника устаревает, специально для него провели учение в Одесском военном округе. Там мы долго беседовали с Сергеем Федоровичем Ахромеевым, который был у Горбачева советником, и он, имея в виду Михаила Сергеевича, напрямую говорил, что «этот человек приведет страну к большому позору».
Иногда Горбачев все-таки прислушивался к его советам. Но поступал, правда, всегда по-другому.
— Как вы относитесь к «9 роте» Федора Бондарчука?
— Я такие фильмы не понимаю и никогда не пойму. Одного большого начальника, который хлопотал за Бондарчука, я попросил, чтобы тот ему растолковал: война — это такая тема, где историческая правда важнее художественного вымысла. А у Бондарчука получается, будто Громов всю 40-ю армию вывел, а одну роту забыл, и ее там начали героически громить. Что за глупость!