— Как, наверное, и Ростропович? Ему было за что любить и благодарить Собчака. Тот ведь помог расселить четыре десятка квартир, чтобы передать особняк на Кутузовской набережной Мстиславу Леопольдовичу и Галине Павловне.
— Не умею врать, в лучшем случае промолчу. Но вы задали вопрос, и я должен ответить… На свое семидесятилетие, которое Ростропович отмечал в театре Елисейских Полей на авеню Монтень, он не пригласил Собчака. Это был жестокий психологический удар, более того — страшная трагедия для Анатолия Александровича. Он пришел к нам со слезами на глазах, с трудом сдерживал эмоции и обескураженно повторял: «Почему? За что?» Собчак не мог понять происходящее, а я был не в силах ничего объяснить. Он предположил: «Видимо, Ростропович боится, что новый губернатор Петербурга отнимет дом, полученный с моей помощью?» Помолчал и добавил: «Знаете, Володя, какую удивительную штуку я обнаружил? Покупая что-то в собственность, человек сперва владеет вещью, а спустя время уже она начинает владеть им. Видеть это жутко...» На юбилей в Париж тогда прилетели Владимир Яковлев и Юрий Лужков. Их Мстислав Леопольдович позвал… Кстати, жил Собчак весьма бедно. Я тому свидетель. В России писали, будто бывший мэр Питера занимает в Париже роскошные апартаменты, а он ездил на метро и скромно квартировал у Владимира Рейна, своего приятеля. Никаких миллионов я у него не обнаружил, а богатых людей мне видеть доводилось, уж поверьте... Собчак помогал нам переезжать на новую квартиру. Когда пришла машина, он, как мальчик, побежал вниз по лестнице. Я попытался остановить: «Толя, куда вы? Грузчики поднимут мебель на подъемнике через окна». Он ответил: «Покараулю на всякий случай на улице, как бы не стащили что-нибудь…» Говорю: «Ну, мы все же в Париже…» Собчак был трогательным, искренним человеком, никогда не приходил в дом без подарка для детей, обязательно приносил игрушки, шоколадки. Однажды притащил кадку с цветами. Мы подолгу беседовали на разные темы, я очень любил Анатолия Александровича. Он много сделал, чтобы советский Ленинград вновь стал Петербургом — блестящим, европейским, столичным городом. Не случайно, когда Собчака не стало, люди шли на похороны с плакатами «Простите нас». Я не смог вырваться с гастролей, а Сати ездила на панихиду… Номер телефона Анатолия Александровича до сих пор храню в записной книжке. Не вычеркиваю его, рука не поднимается. Люди ведь не исчезают бесследно, они переходят в иное качество и воздействуют на нас отраженным светом. Без сомнения, Собчак — один из них. Знаете, я никогда не вел дневников и порой жалею об этом. Какие-то детали воспоминаний со временем стираются, забываются.
— Хотел спросить вас о Плисецкой и Щедрине…
— Нас связывают давние и теплые отношения. Майечку люблю, Родиона безмерно уважаю. Однажды он назвал «Виртуозов» восьмым чудом света. Конечно, лестно такое слышать. Тогда мы записали «Кармен-сюиту» расширенным составом — вместе с Государственным камерным оркестром Армении. Записали за ночь, больше времени не было. После выхода пластинки позвонил Родион Константинович и сказал: «Володя, я заболел». Я испугался: «Что случилось?» Он говорит: «Послушал вашу запись. Это потрясающе!» А однажды я танцевал с Майей. Это было на концерте «Виртуозов» в Большом зале Московской консерватории. Во время исполнения «Прогулки» Гершвина спрыгнул со сцены, подбежал к Плисецкой, сидевшей у прохода, и протянул руку, предлагая составить компанию. Майя Михайловна очень удивилась, но моментально включилась в игру. Это был незабываемый танец, хотя, сказать по правде, танцор из меня никудышный… Когда бываю в Мюнхене, обязательно встречаемся, вместе ужинаем. В Германию я приезжаю часто. Раньше гастролировал с «Виртуозами», а теперь с НФОР. Только в прошлом году — трижды. Немцы хорошо разбираются в музыке, умеют оценить класс оркестра. Их музыкальная культура уходит корнями в те времена, когда люди собирались дома в трио, квартеты и музицировали в свое удовольствие. В Германии наши концерты проходят в переполненных залах, что нынче редкость. Доверие и любовь публики надо заслужить. Помню, как во время первого тура «Виртуозов Москвы» по Германии организаторы предложили нам выступить в Дахау. Сначала я категорически отказался. Мне казалось, это даже не требует подробных объяснений, поскольку большинство моих родственников погибло в фашистских концлагерях. В том числе и в Дахау. Не только у меня, но и у других наших артистов. Немецкий импресарио продолжал настаивать, говоря, что от концерта зависит успех турне. Тогда я ответил, что соглашусь при единственном условии: программу выступления составлю сам. В итоге «Виртуозы» исполнили Камерную симфонию Шостаковича для струнного оркестра «Памяти жертв фашизма и войны». В тот вечер мы играли так, что слезы наворачивались на глаза и у тех, кто сидел в зале, и у музыкантов на сцене. Помню звенящую тишину, когда прозвучала последняя нота. Никто не аплодировал. Долго-долго. После чего я поднял руку с дирижерской палочкой, и на бис «Виртуозы» исполнили «Арию» Баха. Сдержанные немцы совершенно расчувствовались. Зал встал, овации были непрекращающимися. За кулисами ко мне подошел мужчина, представился, сказал, что он музыкальный критик, и продолжил: «Не смогу написать этого в рецензии, но хочу, чтобы вы знали: мы все поняли…» Конечно, такие концерты остаются в памяти.