По окончании учебы я попал на работу в ГЕОФИАН — Геофизический институт АН, где окончил аспирантуру и получил степень кандидата физико-математических наук. Работал под руководством выдающегося гидромеханика Ильи Кибеля, которому обязан методологией научного познания с помощью математических моделей.
— Именно матмоделирование привело вас в атомную энергетику? Как это случилось?
— Как-то зимой 1952 года к нашему институту подъехал черный автомобиль ЗИС, из него вышел человек, который, как выяснилось, разыскивал меня. Этот человек пригласил проехаться с ним, а на мой вопрос, куда мы едем, кратко ответил: «Узнаете». Мы ехали около полутора часов мимо красивейших подмосковных лесов, пока не свернули с шоссе к какому-то секретному объекту, окруженному высоким забором. Преодолев несколько кордонов, через которые машину беспрепятственно пропустили, мы наконец очутились в административном здании и прошли в просторный кабинет, его хозяин, невзрачный лысый человек, не представившись, сообщил мне, что отныне я буду работать в лаборатории «В». Как потом выяснилось, именно так и называлась лаборатория по созданию водородной бомбы. Я был раздосадован и спросил: «А что будет, если я откажусь?» На что человек спокойно ответил: «Тогда вы отсюда не выйдете». Впоследствии я узнал, что лысый человек — это полковник КГБ, которому поручили обеспечивать деятельность и охрану сверхсекретной лаборатории по созданию супероружия. Узнав, что мне предстоит работать под руководством профессора Блохинцева, я успокоился — по его книге «Основы квантовой механики» я учился в университете. Поняв, что мне придется жить и работать среди физиков, я повеселел и согласился, хотя мое согласие и не требовалось. Так началась моя многолетняя работа в Обнинске.
Через три года лаборатория «В» была переименована в Физико-энергетический институт Госкомитета СССР по использованию атомной энергии. Я стал руководителем математического отдела института. Первоочередной моей задачей стал математический расчет водородной бомбы на дейтерии, альтернативной знаменитой сегодня «слойке», которую, в свою очередь, разрабатывал Андрей Сахаров. Мы должны были в очень короткие сроки тщательно изучить свойства дейтерия и рассчитать термоядерные реакторы нового типа. На эту задачу работало основное предприятие в Арзамасе, его поддерживали в Институте Келдыша в Москве. А мы обеспечивали теоретические расчеты, которые, как вы понимаете, должны быть очень точны. С задачей справились. Но о технических деталях рассчитанной нами водородной бомбы я и сегодня не могу рассказывать. Это закрытая тема.
Работать приходилось со многими интересными людьми. Научным руководителем института был выдающийся ученый Александр Лейпунский. Вместе с Петром Капицей он работал в Кембридже и считался ученым с мировым именем, а вернувшись в СССР, стал автором ряда первоклассных проектов использования атомной энергии в стране. Познакомившись с ним, я услышал много интересного, в том числе и эту удивительную историю. В 1945 году Александру Ильичу было поручено сохранить для научных целей несколько граммов радия, добытых неимоверным трудом. В ту пору это был едва ли не единственный практически используемый интенсивный радиоизотоп, цены которому, как теперь картинам Леонардо да Винчи, просто не было. И вот для хранения радия ему выделили в одном из институтов Москвы маленькую комнатку. В нее поместили сейф с радием. Комнату опечатали, а около дверей организовали круглосуточное дежурство. Часовые, сменяясь, под расписку в журнале сдавали ценное имущество. Через год или два во время инвентаризации драгоценных металлов решили проверить запасы радия. Вскрыли печать, открыли дверь и увидели... большую светлую комнату с канцелярскими столами. Сейфа с радием в комнате не было. Оказалось, что институт, производя ремонт, сделал кое-какую перепланировку. Маленькую комнатку присоединили к большой, стену снесли, а сейф «с какими-то склянками» выбросили, куда — никто не знал. Сотни научных сотрудников тщательно обыскали все свалки и помойки столицы, но ничего не нашли. Поиск был прекращен, а Лейпунский снят с работы и «сослан» в Киев. И лишь спустя несколько лет, когда Обнинску потребовались ученые высшего класса, Александра Ильича пригласили в лабораторию «В», где под его руководством было создано новое направление, связанное с реакторами на быстрых нейтронах. За эти работы ученого удостоили Ленинской премии и других высоких наград. Ничего этого могло не быть, если бы он был сослан в лагеря.
— В Обнинске велись секретные работы. А ученые были тоже засекречены?
— Я долгое время находился под грифом секретности. Снял его с моего имени лично Курчатов. Дело было так. Я написал монографию о расчетах ядерных реакторов. Книжка лежала в издательстве. И вот в моей квартире в Обнинске однажды вечером раздается телефонный звонок. Беру трубку: Курчатов. «Гурий Иванович, не могли бы мы встретиться завтра утром в Институте атомной энергии?» Курчатов тогда руководил этим институтом, сегодня носящим его имя. Конечно, я приехал. Игорь Васильевич приветствовал меня, провел в свой кабинет и сказал, что скоро начнется вторая Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии и было бы хорошо в ее материалы от нашей страны включить мою книгу, с которой он, к моему удивлению, уже успел ознакомиться в рукописи. Я растерялся, поскольку знал, что книга выйдет в лучшем случае через полгода. Тогда Игорь Васильевич взял «кремлевский» телефон, набрал номер и сказал в трубку: «Але, девочка, это ты? Надо, чтобы такая-то книжка вышла через месяц». Поговорив с таинственной девочкой, он сообщил мне, что все в порядке. Я направился к выходу, но уже на пороге не выдержал и решил спросить, что же это за могущественная девочка? Курчатов засмеялся и пояснил, что «девочка» — это сокращение инициалов имени Дмитрия Васильевича Ефремова, крупнейшего физика-энергетика. Курчатов многим давал ласковые, шутливые прозвища. Так, академика Якова Борисовича Зельдовича он называл не иначе как Ябэ, а академика Юлия Борисовича Харитона — Юбэ. Книга была издана ровно через месяц, и ее получили в комплекте с нашими материалами все иностранные делегации конференции. После этого действительно мое имя стало известным.
— Как случилось, что вы стали заниматься атомными подводными лодками?
— После того как свою роль в проекте по расчетам водородной бомбы я выполнил, перед нами была поставлена новая, не менее важная задача — создать качественно новую атомную подводную лодку-охотник c жидкометаллическим реактором. В 1952 году мы были пионерами в такого рода исследованиях. Задачу удалось решить: наши лодки научились развивать скорость до 70 километров в час, что по тем временам было грандиозным достижением, и опускаться на глубину до километра. Этот рекорд зафиксирован в Книге рекордов Гиннесса, хотя мы никаких заявок не подавали. Произошло это по инициативе американцев. Лодки, двигатели которых были изготовлены по нашим расчетам, и по сей день остаются лучшими в мире. У американцев таких не было и нет.
Дело создания подводных лодок я освоил как таблицу умножения. Самое страшное для ученого — перестать развиваться. И я стал мучиться: куда же податься? А тут из Новосибирска приехал академик Соболев. Сказал, что начинается организация Сибирского отделения Академии наук, строится Академгородок, и там будет в том числе математический институт. Но с кадрами плохо. Надо их укреплять. Вот и пригласил меня для того, чтобы я возглавил вычислительный центр в институте. Я решил съездить, посмотреть, что это за Академгородок. Когда увидел строящийся проспект Науки, с которого открывалась перспектива возведения сразу 15 академических институтов, у меня от восторга перехватило дыхание. Вернулся в Москву и все рассказал жене. Она сказала: «Ну, раз ты считаешь, что надо ехать, — поехали».