К райкомовским дачам приехали, когда уже стемнело. Сторож Леха Тулуп как всегда был немного навеселе: «это норма жизни» в тон «трезвость – норма жизни» говорил он о своем состоянии. Где берут только? В винных магазинах очередь, давка. Цена за бутылку поднимается в два, в ночное время в четыре раза. Но складывается мнение, что пить стали еще больше, исчезнувшую водку заменил самогон, им торгуют везде.
- Мое почтение, Виктор Иванович, - по имени-отчеству назвал Захарова Тулуп, открывая железную калитку. – Сегодня на вверенной мне территории тишина. Кроме пятнадцати пенсионеров, постоянно проживающих в этом районе, никого нет, - Леха любил поговорить, а после выпитой рюмки-второй желание поговорить, конечно, прибавлялось.
Его напарник, Андрей Заика, прозвище получил за свой речевой дефект. Выпив, он заикался еще больше, поэтому старался отмалчиваться, изредка он махал головой, соглашаясь или не соглашаясь со своим разговорчивым напарником. Откуда появилось прозвище у Лехи? Старики говорили, что когда Урыв был просто деревней, деревенские мальчишки весной плавали на льдинах во время ледохода. Леха оступился, упал в воду. Он был одет в отцовский тулуп огромного размера. Намокнув, тяжелый тулуп потянул мальчишку ко дну. Подбежавшие мужики стали кричать Лехе: «Снимай тулуп. Тулуп снимай». Леха изловчился, сбросил тулуп и схватился за свисающую над водой лозу. Тулуп унесло водой. После, отогревая мальца в бане, мужики шутили: «Ну, Леха, приплывет твой тулуп в Черное море». С тех пор пошло: «Тулуп. Тулуп». Лехе было за пятьдесят, он называл себя пенсионером, хотя официально пенсионером в списках райсобеса он не значился.
Виктор открыл дверь, сумки с едой он нес в одной руке. Зашли, включили свет.
- Нет, пусть будет полумрак, так романтичнее, - посоветовала Вика и оставила зажженной только бра на стене.
Виктор хотел разложить продукты по тарелкам, и здесь Вика запротестовала, сложили все на столе на бумагу:
- Пусть будет как в экспедиции, - от выпитого вина глаза искрились, щеки порозовели. Без умолку болтая, она бросилась на шею Виктора. – Витюшка, родной мой, любимый, не отдавай меня никому. Я только твоя, - с жаром шептала она ему на ухо.
- Викуль, о чем ты говоришь? Я тебя никому не отдам. Ты выпила сегодня немножко.
- Нет! Нет, я совсем не пьяная. Я только твоя. Бери меня, я твоя…
Утром, наспех умываясь, закрыли дачу. Виктор отдал остатки застолья довольному Тулупу, и на ходу попрощавшись, влюбленные побежали к остановке автобуса, идущего в облцентр. Домой как обещал, Виктор не зашел, ключ от дачи остался в сумочке Вики.
Тулуп еще долго объяснял напарнику о хороших людях, что его, как добросовестного, исполнительного сторожа, все дачники, а значит, вся элита района и облцентра, уважают и ценят:
- Все за руку со мной здороваются, - подчеркнул он, подняв вверх указательный палец правой руки. – А что, - говорил он, – все вышли из земли, и подать руку простому рабочему любой начальник, даже сам… - тут он запнулся, не решившись назвать фамилию Генерального секретаря, - …даже сам бывший комбайнер должен здороваться с простым человеком за руку. Со своим кормильцем, - добавил Тулуп.
Андрей Заика аппетитно ел крабовый салат из литровой банки и одобрительно кивал головой.
Глава 7
Иван Егорович любил весну. Весна приносила много забот, а с ней и работы ему – партийному руководителю. Сельский житель, а он в душе навсегда им остался, он любил гул тракторов в поле. Любил эту сельскую хозяйскую суету на посевной в поле, весенние работы на животноводческих фермах. Еще пять лет назад все шло привычно и размеренно. Вопросы решались по первому звонку, и совсем редко, в крайних случаях, надо было беспокоить областное начальство. Весной село просыпалось, бурлило, работало день и ночь, выращивая новый урожай для своей Великой Родины, и каждый рабочий человек ощущал себя частицей отлаженного огромного механизма. Но механизм стал давать сбои: сначала совсем маленькие, незаметные, потом большие и чаще. И теперь казалось, все делалось, чтобы вывести этот механизм из строя навсегда. Стали пропадать сигареты. В период посевной, когда механизаторы по двенадцать часов не вылезают из своих стареньких, насквозь продуваемых тракторов, это стало бедой номер один. В райцентре сигареты продавали цыгане в шесть – восемь раз дороже стоимости. В колхозы прямо с фабрики привозили в коробках метровые нерезаные сигареты, выдавали по весу. Не стало стиральных порошков и мыла. Вместо нашего привычного хозяйственного, привозили импортное в целлофановой обертке, но мазут с рук трактористов такое мыло отмывало плохо. Сахар скупали мешками. Бутылки самогона стали в деревне местной валютой, на которую все менялось. И хотя в районе были почти ежедневные рейды по выявлению и наказанию самогонщиков, наказывали единицы, и количество спиртного не уменьшалось. На соседней станции Ярцево стояли целые вагоны с юга, и всегда разговорчивые армяне и азербайджанцы продавали так называемый коньяк на розлив, канистрами.
Иван Егорович осунулся, почернел от ветра и обжигающего майского солнца. Его УАЗик - он не пересел на «Волгу», полученную в прошлом году на райком, предпочел вездеход УАЗ - за день наматывал сотни километров. Нерадивые водители по старой привычке неиспользованный бензин сливали в лесополосах, перематывая указание километража. Но топливо тоже исчезало, это особенно ощущалось в период посевной и уборки урожая. Старый партработник Захаров понимал – идет не перестройка, а тайфун, который сомнет, растопчет систему, чтобы, как всегда бывало в России, чтобы создать что-то новое надо до основания разрушить старое.
Еще вчера Ивану Егоровичу позвонили из секретариата обкома КПСС и сообщили, что на 11.45 его вызывает товарищ Антипов Юрий Иванович – первый секретарь обкома. Лев Борисович Зарубин, первый секретарь райкома, утром уехал в колхоз «Победа», там из-за разлива реки хозяйство оказалось отрезанным от района. Давно стояла необходимость строительства нового моста, старый обветшал, и сильный разлив, который был из-за снежной зимы, в эту весну разрушил мост совсем. Ехать в колхоз должен был Иван Егорович, но звонок из обкома внес свои коррективы. Зарубин открыто выразил свою неприязнь к Антипову, поэтому вызов своего второго секретаря даже без оповещения его как первого принял с раздражением:
- Все совещаются. Сами не работают и людям не дают. Крючкотворы.
Езды до области на райкомовской «Волге» двадцать минут. Зарубин уехал в колхоз на УАЗике второго секретаря. В 10.00 Иван Егорович уже выехал. Нечасто жалует высшее руководство пусть и честно проработавших много лет вторых секретарей райкомов. Знакомая дорога, по ней Захаров проезжал сотни раз, новый мост через Дон, построенный четыре года назад. Раньше на его месте был понтонный, и половодье, чтобы попасть в область, приходилось объезжать через Ярцево, наматывать лишних двадцать километров. Громадина, красавец мост, Иван Егорович вспомнил, сколько было хождений по инстанциям, комиссий по целесообразности перспективе его строительства. И всем надо было доказывать, убеждать, хотя, наверное, все понимали, как и он, необходимость моста. И только когда в соседней области подвели шоссе к границе их района, дорога замкнулась, открыв путь на Москву, так как Московская трасса была давно перегружена, только новая дорога на Москву ускорила строительство моста.
За мостом до самого облцентра отличная трасса с разметкой, полосатыми столбиками вешками на обочине. Вот и первые многоэтажки. Времени было еще много, у Ивана Егоровича мелькнула мысль: не заехать ли к сыну. Он снимал для него квартиру в центре рядом с университетом и в трех минутах езды от обкома. Жена утром снова говорила, что Виктор очень не вовремя увлекся Викой – «мышкой», как звала ее Елена Владимировна. Парню надо защититься, думать о будущем. Аспирантуру Виктор отвергает, но и романтику геологоразведки надо выбить у него из головы. Но как? Если в девятнадцать они не сумели отговорить сына от службы в Армии, в двадцать пять сумеют? В кого он такой упертый? «Тяжело будет ему в этой жизни, плетью обуха не перешибешь и надо порою чем-то жертвовать», - думал Иван Егорович.